Чтобы защищать представителей того или иного народа от преследований, не обязательно самому принадлежать к этому народу, и деятельность в защиту евреев Эмиля Золя и Владимира Короленко — лучшее тому свидетельство, однако этот аспект в жизни Валентина Серова нельзя обойти вниманием. Скульптор Илья Яковлевич Гинцбург в своей книге «Из прошлого», вышедшей в 1924 году, вспоминал:
Серов, состоя преподавателем в московском Училище живописи и ваяния, предложил Совету Училища отвергнуть предложение московского градоначальника, который предписал исключить из училища способного ученика лишь потому, что тот — еврей и не имеет «права жительства» в Москве. Совет не мог отстоять ученика, и тогда Серов вышел из состава Совета319.
Это нравственно-гражданское измерение — важнейшее для понимания личности Валентина Серова. Не зря Игорь Стравинский называл Серова «совестью всего нашего кружка»320, подразумевая под этим «кружком» фактически всю передовую творческую элиту того времени. Надежда Немчинова-Жилинская, сестра Серова от второго брака его матери, вспоминала о том, как брат по просьбе мамы во время сеансов, когда ему позировали состоятельные представители буржуазии, вытаскивал подписной лист в пользу голодающих или на помощь политическим заключенным321. После событий 9 января 1905 года, вошедших в историю как «кровавое воскресенье», «эстет» В. А. Серов единственный из всех российских живописцев совершил самый гражданственный поступок — он вышел из числа действительных членов Академии художеств, так как ее президентом с 1876 года был младший брат царя Александра III великий князь Владимир Александрович, одновременно служивший главнокомандующим войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа.
То, что пришлось видеть мне из окон Академии художеств 9 января, не забуду никогда — сдержанная, величественная безоружная толпа, идущая навстречу кавалерийским атакам и ружейному прицелу — зрелище ужасное. То, что пришлось услышать после, было еще невероятнее по своему ужасу. <...> Никому и ничем не смыть этого пятна. Как главнокомандующий петербургскими войсками, в этой безвинной крови повинен и президент Академии художеств — одного из высших институтов России. В этом сопоставлении есть что-то поистине чудовищное — не знаешь, куда деваться, — писал В. А. Серов И. Е. Репину 20 января 1905 года, стараясь скоординировать с ним свои усилия. — Невольное чувство просто уйти — выйти из членов Академии, но выходить одному не имеет значения. <...> Мне кажется, что если бы такое имя, как Ваше, его не заменишь другим, подкрепленное другими какими-либо заявлениями или выходом из членов Академии, могло бы сделать многое. Со своей стороны готов выходить хоть отовсюду322.
Репин, однако, присоединяться к демаршу отказался; аналогично поступил и В. Д. Поленов, изначально присоединившийся к письму протеста Серова, отправленному в Академию художеств 18 февраля323. Но Серов не сдался, даже оставшись в одиночестве, и 10 марта отправил вице-президенту Академии графу И. И. Толстому письмо о том, что считает себя обязанным «выйти из состава членов Академии»324. Показательно, что, докладывая об этом совету Академии художеств 14 марта, граф И. И. Толстой само письмо В. А. Серова зачитать категорически отказался, несмотря на просьбу об этом академика живописи М. П. Боткина...325 Протест крупнейшего художника того времени был проигнорирован, великий князь Владимир Александрович оставался президентом Академии художеств до своей кончины в 1909 году, после чего этот пост заняла его вдова, великая княгиня Мария Павловна.
Многогранность личности В. А. Серова проявлялась в том, что хотя именно он написал лучшие портреты тогдашних хозяев жизни (как членов императорской фамилии, так и новой буржуазии), он же создал и самую памятную работу о расстреле первой русской революции 1905 года — «Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваша слава?» (ныне она хранится в Русском музее). На этом рисунке, подаренном Валентином Серовым Максиму Горькому (его портрет художник создал в том же 1905 году)326, изображена пауза, предшествовавшая кровавой расправе. В. А. Серов не потрясал современников окровавленными трупами, его картина — возможность задуматься над тем, что и у последней черты не поздно остановиться и не совершать непоправимых ошибок. В. А. Серов не только сияет во всем своем великолепии как вершина русского художественного серебряного века, но и служит гражданским примером гуманиста, видевшего по обе стороны баррикад, какими бы высокими они ни были — людей, с их проблемами, переживаниями и надеждами. Традиция обличения «врагов» и, в лучшем случае, сострадания «невинным жертвам» в общественной мысли куда сильнее, чем традиция понимания и сопереживания людям, которые, как это часто бывает, многогранны и противоречивы в своих деяниях, однако В. А. Серов учит своим искусством именно этому.
II
Нельзя не рассказать и об уникальной личности человека, на портрете изображенного. Именно женщина, столь виртуозно выписанная В. А. Серовым, равно как и ее супруг, являются главными героями настоящей главы. Благодаря прежде всего подвижнической работе Шуламит Шалит, многие годы изучавшей произведения, переданные Марией Цетлиной в дар городу Рамат-Ган, об этой женщине и ее дружбе с деятелями культуры собраны насколько было возможно полные сведения327.
Урожденная Мария Самойловна Тумаркина (1882–1976) с юных лет проявляла интерес не только к литературе и искусству, но и к политике и философии. Она состояла в партии социалистов-революционеров (эсеров), и хотя после отъезда за границу в 1907 году от политической деятельности отошла, члены этой партии оставались для нее ближайшими друзьями на долгие годы. Была она не только очень красива, но и талантлива, и, по свидетельству Василия Яновского, В. В. Розанов назвал ее «эсеровской мадонной»328. Мария Самойловна училась в Берне, где, кстати, с 1898 года преподавала ее тетя Анна-Эстер Тумаркин (1875–1951) — первая женщина — профессор философии и член Сената этого университета (ныне одна из улиц возле Бернского университета носит ее имя). В Берне учился и один из лидеров партии эсеров Николай Авксентьев (1878–1943), позднее министр внутренних дел во Временном правительстве, вместе с которым они вернулись в Россию после революционных событий 1905 года — и были арестованы. Шесть месяцев Мария Самойловна провела в Петропавловской крепости. Когда Н. Д. Авксентьева приговорили к ссылке в Обдорск, на Полярном круге (ныне Салехард), его молодая жена последовала в ссылку за мужем. Оттуда молодым супругам удалось бежать и добраться до Финляндии, где родилась их дочь Александра. Вскоре, однако, брак распался, и в 1910 году Мария Самойловна сочеталась вторым браком с Михаилом Осиповичем Цетлиным.
По воспоминаниям, записанным ее дочерью, инициатива написания портрета М. С. Цетлиной исходила от самого В. А. Серова, который впервые увидел ее в обществе будущего второго мужа и его родителей в парижском ресторане Prunier на улице Duphot возле площади Мадлен. Легенда гласит, что у дверей Prunier, открывшегося в 1872 году, останавливались самые красивые экипажи Парижа. Ресторан привлекал аристократию, известных и успешных деятелей культуры и предпринимателей, а после подписания франко-русского союза в 1892 году его завсегдатаями стали и состоятельные гости из России. К сожалению, побывать в месте, где Серов был впервые очарован М. С. Цетлиной, уже невозможно, несмотря на то, что ресторан с таким названием существует в Париже и поныне: сын его основателя Эмиль Прюнье, которому он перешел по наследству, перенес его в другой район, на пересечение avenue Victor Hugo и rue de Traktir, где он и находится с 1924 года. Интересно, что в память о прошлом ресторана, в котором любили бывать русские аристократы, декоратор Жак Гранж оборудовал на первом этаже зал под названием «Izba» [«Изба»]. Стены этого помещения обшиты панелями из сосны и украшены позолотой. Изображенные на них корабли, осетры и морские волны напоминают о работах Ивана Билибина.
