Не было сомнений, что речь идет о неординарной коллекции, собранной семьей, жившей среди культурной элиты русского и русско-еврейского происхождения на берегах Сены и Гудзона. Исследование этого феномена имеет очевидное значение для понимания судеб еврейской диаспоры, и художественная коллекция, собранная Михаилом Осиповичем и Марией Самойловной Цетлиными, могла и должна была стать духовной платформой такого изучения. Дела обстояли, однако, совершенно иным образом. На протяжении многих лет работы хранились в совершенно не подобающих для коллекции произведений искусства условиях.
16 апреля 1984 года в одной из ведущих израильских газет появилась большая статья, в которой, в частности, говорилось: «Отношение рамат-ганского муниципалитета к собранию Цетлиных, на протяжении долгих лет прозябающему в провинциальном помещении, — не что иное, как левантийское издевательство над понятием „культура“, обман дарителей и обкрадывание общественности»374.
В течение многих лет картины находились на складах в условиях, угрожающих их существованию, в т.ч. на складе химических препаратов в Национальном парке, где не соблюдался режим температуры и влажности, необходимый для обеспечения сохранности произведений искусства. В результате неправильного хранения работ на протяжении тех лет, в ходе которых коллекция находится в Рамат-Гане, картины оставались почти неизвестными публике и лежали как груда камней в условиях, о которых упоминалось выше,
— указывал заместитель мэра города Рамат-Ган Моше Абрамович в ответе на запрос, направленный автором настоящей книги375.
Уже в 1966 году Хаим Мелер, реставратор из Тель-Авивского музея, пришел к выводу, что всего была повреждена 61 работа, из коих состояние четырнадцати более не позволяло выставлять их в музейном пространстве; реставрация поврежденных по вине муниципальных властей работ была также оплачена Марией Самойловной Цетлиной. Понимая, что в общедоступной городской библиотеке (а работы из собрания Цетлиных были развешены именно там), где не было ни охраны, ни камер слежения, обеспечить сохранность коллекции не представлялось возможным, в начале 1990-х годов ее просто убрали в запасник, и лишь отдельные произведения экспонировались на временных выставках в тех или иных израильских музеях. 20 июня 1996 года состоялось открытие Рамат-Ганского музея русского искусства им. Михаила и Марии Цетлиных в отдельном здании, выстроенном по проекту архитектора Нахума Золотова (1926–2014). Летом 2003 года произведения из этой коллекции, включая портрет Марии Цетлиной работы В. А. Серова, были представлены в Третьяковской галерее, что само по себе свидетельствует об их значении для истории культуры и высоком художественном уровне. Несмотря на это, так как залы нового музея постоянно заняты теми или иными временными выставками, большая часть собрания Цетлиных в Рамат-Гане продолжает пылиться на складе, где не обеспечены никакие условия с точки зрения контроля температуры и влажности376, а в штате музея работает лишь один профессиональный сотрудник — искусствовед Леся Войскун.
В Израиле отнюдь не все музеи имеют статус «признанных» (на иврите — музеон мукар) государством, и те, которые такого статуса не имеют, не подконтрольны Министерству культуры. В альбоме, выпущенном перед выставкой коллекции Цетлиных в Третьяковской галерее, говорится, что она «обосновалась в 1959 году в израильском городе Рамат-Гане в статусе государственной»377. Это, к сожалению, ошибка. Музей русского искусства к числу «признанных» не относится и не получает финансирования от государства, а потому действующий Закон о музеях, который мог бы хоть в какой-то степени ограничить свободу действий мэрии Рамат-Гана в том, что касается торговли экспонатами, на него не распространяется. При Министерстве культуры Израиля существует Совет по делам музеев; 16 ноября 2014 года глава этого Совета д-р Шимшон Шошани направил заместителю мэра Рамат-Гана Моше Абрамовичу и директору Управления музеев этого города Меиру Ааронсону письмо с просьбой остановить процесс продажи картины В. А. Серова и вернуть ее в Израиль. «Выставление на продажу самого важного произведения в собрании с декларируемой целью улучшить выставочные площади и условия вызывает возмущение и выглядит противоречащим замыслам филантропов, подаривших собрание городу Рамат-Ган», — подчеркивал Ш. Шошани. Он отметил готовность дирекции Израильского музея принять эту коллекцию в свои фонды и обеспечить ее сохранность в своих помещениях, где соблюдается необходимый климатический режим378. Однако согласно действующему в Израиле Закону о музеях 1983 года Совет по делам музеев имеет сугубо консультативно-рекомендательные полномочия. Письмо Ш. Шошани было просто проигнорировано, жажда больших денег победила большое искусство.
Важно упомянуть, что Мария Самойловна подарила свою коллекцию целиком, стремясь спасти ее от распыления и продажи. «Создание музея стало возможным благодаря твердой решимости Марии Самойловны Цетлиной сохранить принадлежавшие ей картины как единое целое. Не продавать коллекцию, не распылять ее, более того, даже не делить ее между наследниками — любимыми детьми. Этот шаг был самым трудным. Перед тем как привезти картины в Израиль, Мария Самойловна получила согласие на это каждого из них — Александры, Валентина и Ангелины», — указывала Ш. Шалит379. Портрет работы В. А. Серова являлся очевидной жемчужиной коллекции, самой ценной из находившейся в ней работ. Лиза Розовская, инициировавшая упомянутую в начале настоящей главы протестную акцию в музее, прошедшую 14 ноября 2014 года, справедливо назвала это полотно «Мона Лиза из Рамат-Гана»380. Работающий в находящемся в этом городе Университете имени Бар-Илана искусствовед д-р Илья Родов распространил 9 ноября 2014 года петицию с призывом «остановить чиновников муниципалитета, продающих картину Серова из музея Рамат-Гана», которую подписали более шестисот человек381. Илья Родов пытался апеллировать к национальным чувствам, напоминая, что В. А. Серов, будучи евреем по материнской линии, написал портрет хозяйки коллекции, которая впоследствии сочла необходимым подарить свое собрание еврейскому государству, чтобы работы российских еврейских художников принадлежали израильтянам382. Все оказалось бесполезно... Продажа на аукционе этого произведения стала апофеозом наплевательски-грабительского отношения к дару М. С. Цетлиной и ее родных со стороны городских властей. Портрет, созданный Валентином Серовым в Биаррице в 1910 году, который должен был стать памятником этим удивительным людям, сделался зримым свидетельством того, насколько не нужна еврейскому государству культура русско-еврейской диаспоры.
Важно подчеркнуть, что служение супругов Цетлиных русской культуре не шло за счет их отрешения от еврейства, в своей жизни они реализовали модель бикультурного космополитизма и, где бы они ни жили, оставались русско-еврейскими европейцами. Однако именно поэтому они и оказались практически забыты потомками: Франция и США, где Цетлины жили и умерли, от проблематики русско-еврейского бикультурного космополитизма весьма далеки, в этих странах культура развивается на других языках; в Советском Союзе в пантеон культурного наследия из эмигрантов попадали лишь самые выдающиеся деятели культуры, получившие известность еще до революции, такие как Бунин, Шаляпин или Рахманинов; а в Палестине/Эрец-Исраэль весь «национальный горизонт» застилала борьба за возрождение языка иврит и суверенной государственности, а затем — формирование единой еврейско-израильской нации в условиях непрекращавшегося конфликта с враждебным арабским окружением. Израиль долгие годы выдвигает претензии на то, чтобы быть духовным центром еврейского народа. Учитывая историко-культурное многообразие уникальной судьбы этого народа, его духовный центр не может не быть зонтиком для многих культур, традиций и языков, неотъемлемой частью которых были и евреи. Однако Израиль совсем не стремится к этому, строя новую национально-гражданскую идентичность, почти совершенно не нуждающуюся в диаспоральном наследии383. Трагедия, которая в значительной мере объясняет феномены, анализируемые в настоящей книге, состоит в том, что «русско-еврейский воздух» не имел и не имеет своей государственной почвы, оставаясь сиротой в мире, жестко поделенном на «своих» и «чужих».
