— Насчет Ельцина это у вас личное. Как политик он пустое место. А кто это у нас о ворах и фашистах?
— Это мои слова, — откликнулся Яковлев, — говорил я об обществе «Память» и хотел подчеркнуть, что для страны, победителя фашизма, появление такой организации, хуже воровства, — склонный к афоризмам, он уточнил: «фашист хуже вора».
— В целом же ты зовешь нас назад, — продолжил Горбачев возражать Лигачеву, — управлять процессом надо не окриком и подметными статьями, а с помощью открытого содержательного разговора. Итак, давайте заканчивать. Вопрос ясен. Предлагаю, пусть Яковлев подготовит статью-отлуп, а Фролов напечатает его в «Правде». Это должен быть наш ответ реакции, а также тем, кто выжидает, ничего не делает или занимается саботажем. С такими, нам не по пути. Кто против? Нет никого. Отлично, будем вместе двигаться дальше.
Через неделю в «Правде» такая статья появилась. Кроме Яковлева руку к ней приложил и Черняев. Получилось как всегда туманно, красиво и хлестко: «Оправившись от шока первых послеапрельских лет, адепты концепции «твердой руки» пытаются посеять в наших рядах неуверенность…». Но ясности в оценке ситуации по стране она не добавила.
Напрасно Горбачев сделал вид, что все уладилось. К расколу между Горбачевым и Ельциным прибавился раскол в Политбюро между горбачевцами и лигачевцами. Пусть пока только идейный. Потом, к августу 1991 года произойдет и настоящий, организационный. Правда, из сторонников Лигачева к этому времени в руководстве страны останется только Лукьянов. Он то и будет одним из вдохновителей идейной оппозиции, которая перерастет в ГКЧП. Вот и не верь после этого, что не бывает вещих снов. С этого момента Горбачев оказался между двух огней: с одной стороны Ельцин, с другой — Лигачев, а после XXVIII съезда — Лукьянов. Однако ситуация двойного раскола Горбачева ничему не научила. Вечером на прогулке Михаил подробно воспроизвел дискуссию Раисе.
— Завтра хочу пригласить Толю Лукьянова и спросить, как понимать его лигачевщину. Видимо, из канцеляриста политика не слепишь, как ни старайся.
— Я же тебе говорила, что в Политбюро ему делать нечего. Ты не послушал. Теперь жди каждый раз подвоха. Ну, а что, будешь терпеть этого сибирского лаптя и дальше. Может пора расставаться? — не то посоветовала, не то спросила Раиса, теперь имея в виду Лигачева.
— Расставаться рано. Я пока не уверен в исходе голосования по нему в Политбюро и на пленуме ЦК. У него немало сторонников среди секретарей обкомов. Пока отстранил его от ведения Секретариата, а на конференции расквитаюсь сполна. Хотя в партии разброд…
— А ты уходи. Дело сделано. Пора отдохнуть. Пусть живут, как хотят. Будешь делать то, о чем всегда мечтал — писать книги.
— Может, ты и права. Как будто яму в песке или в воде копаем. Ничего из них не выбъешь. Еще Яковлев, Медведев и Лукьянов так сяк. Остальные — ноль. Ни образованности, ни культуры, ни философии. Тоже самое в республиках и областях. Примитив. Все-таки следует скорее партию отстранять от власти. Она не поддается перестройке. Через выборы все управление передать Советам. На самом верху вместо Политбюро надо создавать президентский институт. А самому идти в президенты. На покой рано. Надо довести дело до точки невозврата.
— А справятся Советы? Ведь столько лет на вторых ролях. Боюсь, все рухнет.
— Рухнет, так рухнет. Значит, не нужна и эта система, отжила свое. Думать и действовать надо быстрее. Как Ленин. Время уходит. Успеть бы…
Политолог
Звонил аппарат прямой связи с Генсеком. Черняев отложил очередную статью для журнала и взял трубку, успев подумать, что теперь не удастся использовать даже воскресенье для работы на себя. Сейчас получу очередное и как всегда срочное задание. Неужели он не понимает, что я тоже имею право на личное время!?
— Анатолий, работаешь? Я тоже сижу, обложился литературой, записками. Пытаюсь набраться идей для перекройки политической системы. Еще раз убеждаюсь, что ничего с экономикой не выйдет, пока не сломаем прежнюю властную надстройку. И поэтому мне нужен хороший помощник из политологов или юристов. Лукьянов один не тянет. Нет ли у тебя такого на примете?
— Есть, и то, что надо. Георгий Шахназаров, работник ЦК, фронтовик, по образованию юрист, сфера научных интересов политология, доктор юридических наук. Бакинский армянин. После войны живет и работает в Москве. Ваш активный сторонник.
— Раиса Максимовна зашла. Ругает, что сижу без свежего воздуха, приглашает на прогулку, тебе передает привет. Так ты скажи ему, пусть завтра ко мне зайдет.
К этому времени Михаил опять начал метаться. Все чаще он думал и говорил, что перестройка кончиться провалом. И тут же успокаивал себя и других тем, что все-таки удалось отвести угрозу войны, освободить людей от страха перед властью, отменить цензуру и сделать более открытой работу государственного аппарата. Попытки сделать экономику эффективней вели к противоположному результату. Социализм пусть и не вполне нормальный продолжал пусть и пассивно сопротивляться, потому что его сторонников было все еще больше, чем сторонников перестройки. Требовалось большое политическое искусство, чтобы убедить не столько массы, сколько правящий слой, так называемое политическое ядро в неизбежности поворота вправо в рамках общества зачатого как леворадикальное. В ходе поворота или сдвига и нужно было уйти от радикализма, а левизну оставить. Разговоров как это сделать было более чем достаточно, но дальше обсуждения разного рода альтернатив дело не двигалось. Само же решение никак не складывалось. Михаил уже запутался сам и запутал многих своих сторонников и противников декларациями о приверженности социализму, которые делались им для отвода глаз и успокоения публики.
Он разрывался между советами Раисы, которая рекомендовала сделать все, как во Франции, и окружающих его академиков. Причем, занимавших противоположные позиции. Например, академик Абалкин советовал не вводить частной собственности, а только расширить сферу индивидуальной трудовой деятельности. Социалист-рыночник Шаталин и монетарист-рыночник Петраков тянули его к капитализму, но по разным дорогам. Досаждал записками молодой доктор экономических наук Гайдар со своим вариантом резкого введения на большинство товаров свободных цен. Потом на этот вариант решится Ельцин, и назовут его шоковой терапией. Понятно, что все дороги ведут в Рим, но идти сразу по всем невозможно. Выбирать всегда приходится одну. А он никак не решался. И пока он «размышлял» (одно из любимых словечек Михаила), экономика падала. Так продолжалось почти три года. Наконец по совету Абалкина был принят и с 1988 года вступил в действие закон о государственном предприятии. Планировалось, что он будет базовым для всей экономической реформы. Но из-за неверной концепции и крайней противоречивости его основных статей, он стал источником развала народного хозяйства. Внешне демократичная, но, по сути, бюрократичная норма о государственном заказе (заменившая прежний план-задание) никак не стыковалась с либеральными новелами о выборах руководителя предприятия, правами на свободное установление размера заработной платы, на передачу имущества другим предприятиям и кооперативам, на свободную внешнеэкономическую деятельность. Как и принятый впоследствии закон о кооперации он был на руку только теневикам. Именно в этот период многие из будущих олигархов, получив возможность неограниченного перевода со счетов предприятий безналичных средств в наличные через кооперативы и центры научно-технического творчества молодежи (НТТМ), а потом и через малые предприятия сколотили свой первоначальный капитал для скупки акций приватизируемых предприятий.
