Да что ж меня все заносит-то наперед батьки в пекло… Мы ж о Пушкине. «Кушкин, Кушкин! А ты, мальчик, не кизди, иди себе.»
Почему, если завести чисто литературоведческий — а хоть и читательский — разговор о Пушкине, непредвзятый и объективный — реакцией будет недоумение в лучшем случае и враждебная ругань в худшем? Причем недоумение быстро перетечет в обвинения и поучения, а ругань перерастет в серьезную ссору? Рядовой Иванов, мне не нужен чистый плац, мне нужно, чтоб ты мучился! Мне не нужно несовершенство Пушкина — мне нужно, чтоб ты признал: наш король самый могучий! наши воины самые отважные! моя дама самая прекрасная! наш великий поэт самый великий!
Ты говоришь, что пролог к «Медному всаднику» — блестящие стихи, что «Повести Белкина» — гениальная проза, что «Евгений Онегин» написан удивительно, беспрецедентно для эпохи простым, чистым, абсолютно живым и легким русским языком. О’кей, парень, все с тобой согласны. Тогда ты добавляешь, что многие пушкинские стихи не шедевры, что-то в альбом, что-то к случаю, а что-то и примитивно, ну рифмы-то возьмите: правил — заставил, занемог — не мог, ты — красоты, вновь — любовь. Сюжет «Онегина» банален, и «Дубровский» банален и страшно затянут в месте судебного документа, и все это абсолютно вторично по отношению к немецкой и французской литературе. И давным-давно Пушкина никто для себя не читает, и залили его патокой и засюсюкали по самое не могу.
И вот тут ты единомышленника встретишь редко. Как это!?
Раскрываешь книгу — доказываешь.
Получаешь ответ — и ничего плохого, а есть и вообще гениальные строки, а вот Белинский писал, а Бонди, а целая библиотека написана! Академики! Исследовали! Ученые! Доказали! Лицей! Гармоничный! Пока свободою горим! Чудное мгновенье! Я от тебя такого не ожидала…
…Когда я написал «Памятник Дантесу» — радио с телевизором меня просто достали массированной подготовкой к двухсотлетию: «До дня рождения Алекса-андра Сергеевича осталось семьдесят два-а дня! сю-сю-сю!..» Так молодежь восприняла рассказ на ура и спорила, правда там или я придумал — сам свидетель. Но это еще неокрепшие умы, сопротивляющиеся школьной тоталитарной заразе. Потом умы крепнут, и скептическая неприязнь к школе сменяется ностальгией и возрастным примирением. Изучать было противно и скучно, но школьные имплантированные взгляды со временем стали собственными! Скучно — но правильно!
Знак Пушкина — внутри них, а изучение их не волнует; а твоя истина — снаружи и мешается, как соринка в глазу.
Им не нужна правда о Пушкине — им нужно величие своей культуры. Много вас таких Зоилов пытается плюнуть на нашего Гомера.
Культ личности
Образ гения и героя — будь то Пушкин, Ленин или маршал Жуков — создаются по одному закону. Есть бесспорная и яркая доминанта. Великий и гениальный поэт, политик, военачальник. Величие этой доминанты задает масштаб и стилистику образа.
То есть. Доминирующая черта героя определяет яркость, величие, положительность его образа. Ибо его роль для нас, для народа и истории — огромна и благотворна.
А коли образ величественный и светлый — так и состоит он из величественных и светлых черт и качеств. Они гармонично соответствуют друг другу.
Мы, поклонники и потомки, идем в познании образа не от частных мелочей к общему — но наоборот: от генеральной черты мы реконструируем подходящие, соответствующие, гармонично с ней соседствующие черты и свойства мелкие, частные, разные. И у нас всегда получается икона! Ибо главную идею, главное достоинство героя — нельзя мельчить и марать грязными мелочами!
Образ героя строится как корабль: закладывается киль, он определяет размер и тип — к нему подбираются соответствующие шпангоуты, и уже к набранному каркасу крепится и раскрашивается обшивка.
Биография героя создается не по законам документального расследования — но по законам романтической литературы. Величие образа первично — подтверждающие его детали вторичны, служебны, их отбор определен задачей.
Мы любим и уважаем героя за главное — и прочие его черты представляем себе в соответствии со своей любовью. А любовь — не то, чтобы слепа… Но видит то, что ей нужно, и толкует факты так, как ей хочется.
Если народ любит и ценит своего гения и героя — как он может дать ему объективную характеристику? Глупо ожидать. Только превосходная степень всех качеств.
Образ героя необходимо идеализирован и комплиментарен, являясь персонификацией народного величия и таланта.
…Культ личности как архетип виден в русской культуре прежде всего как образ Пушкина. Пушкин свят и неприкасаем. Он — наше все. Все его черты прекрасны, все поступки безупречны. Инакомыслие в этом вопросе есть подлость. Все факты, которые возможно истолковать к его пользе — читаются только комплиментарно. А которые явно неблаговидны — обязаны замалчиваться. Через пять лет после восстания декабристов свободолюбец воспевал подавление Польского восстания — на деньги царя и во славу великодержавности: и молодец, патриот. Болезни Венеры — ах, это пылкость в любви. Раз за разом отказывали в сватовстве — детали. И так далее по длинному списку. Не в том дело, что ложь как умолчание и идеализация канонизирована. А в том, что попытка сказать правду, и вполне известную, вызывает только ненависть. Вот этот психологический феномен и примечателен.
Культ личности — это персонификация групповой славы и величия. Народ — это фанаты героя, его слава осеняет их, его гений их возвеличивает. Не в силах предъявить величие собственное — они обретают его в преданности кумиру, в объединении вокруг его божественного блеска. Они — члены группы великого вождя — а только великий народ может породить великого вождя. Величие вождя и народа — едины!
Культовый герой — это наше общее достояние, как земля или история. Он — наше создание, мы делегировали ему свою силу и волю, ум и власть.
Короче. Кумиры есть и будут — потому что у народа есть в них потребность. Кумир — это элемент структуризации аморфной людской массы в социум с единой системой ценностей и взглядов.
Когда мальчик в концлагере кричит перед входом газовой камеры: «Сталин отомстит!» — он не имеет в виду рябого грузина Джугашвили, он кричит о могучей державе с несокрушимой армией, которая уничтожит всех убийц, и Сталин здесь — как знамя над общей силой. И понимание имени как символа — не должно мешать пониманию всей правды в истинном свете.
Культ всегда лжив. И вечен. По необходимости. По факту. Это персонификация потребного народу качества в превосходной, идеальной степени. Иванов, мне не нужна правда, мне нужен герой. Образ для поклонения, подражания и общественного самоуважения.
А когда развенчивают тиранов — толпа делает кумирами ученых, священников или эстрадных певцов, в зависимости от эпохи.
…Да, кстати — злодеев назначают примерно так же. Образ злодея — это как бы мусоросборник эпохи. Его злодейство тоже гипертрофировано как доминанта — и все прочие черты гармонично ему соответствуют. В печатную машину заправляется черная краска — и разница только в ее густоте и оттенках. В российской традиции так любят изображать Наполеона и Чингиз-хана, не говоря о Гитлере и всем его окружении. При Советской Власти так подавались белые генералы; кстати и Солженицын, а Фаддей Булгарин до сих пор исполняет в мартирологе роль злодея русской литературы — будучи крупнейшей в ней и заслуженной фигурой.
