Надежда и авось
Пытка надеждой действительно существовала, и такой рассказ Вилье де Лиль-Адана о средневековой Сарагоссе не вовсе фантазия. Осужденный раввин накануне казни чудом бежит из темницы, уже выбрался в ночные заросли — и на пороге счастья жизни и свободы его принимают укоризненные объятия инквизитора. Сломать психику человека очень просто: дать ему коснуться вожделенного счастья — и вдруг резко отобрать навсегда. Щелчок выключателя с «надежда и вера» в положение «безнадежный конец». Контраст «прекрасно — ужасно». Это примерно то же самое, что «жизнь — смерть».
А на жизнь человек надеется с такой силой, что потеря надежды его убивает. Надежда умирает последней. Мысль о смерти отторгается сознанием. Это естественно. Не потому, что глуп. А потому что жить хочет. Охота жить сильнее здравомыслия. Мертвому здравомыслие ни к чему, тут выкручиваться надо.
Поэтому последняя мысль падающего под колеса или летящего с крыши: «Что, вот так? Так просто? Сейчас? Нет! Не может быть!»
Недаром предсмертный обряд любой религии — это приготовление не к исчезновению, не к Ничто — а к переходу в Иной Мир, Иную Жизнь. Это как-то легче и понятнее. Это сильно успокаивает. Примиряет хоть как-то с происходящим.
Одна форма неприятия мысли о смерти — это уверенность в своих силах, если ситуация рисковая. Канатоходец думает о том, как он перейдет бездну — а не как упадет и погибнет. У вершины Эвереста иссыхают ледяные мощи погибших при восхождении — но альпинисты идут вверх! Моря поглотили поколения моряков — но одиночки пересекают в шлюпке Атлантику! Про Гарри Гудини мы вообще молчим. Если у человека есть один шанс из ста выжить — он верит в него!
Более того: разбойник и пират, полагая, что вероятнее всего погибнут раньше или позже — рассчитывают, что кривая вывезет, Косая промахнется, Дьявол поможет и Бог простит. Верят в удачу, в судьбу и в силу своего оружия. Это другая форма неприятия мысли о смерти, возможной буквально в любой миг.
И более того — пример из войн столь же мужественных, сколь аккуратных немцев: идет к фронту воинский эшелон — а сзади прицеплена платформа с новыми гробами. Для этих солдат. Часть их обязательно погибнет в сражении, куда едет. Так чтоб хоронить по-человечески и обеспечить матчастью своевременно. И вот это приводит солдат в тоску и злобу. Они знают, что не всем жить придется. А все-таки пока ты жив — ты думаешь о земном, о поспать-пожрать, о пронесет, погода хорошая, можно достать выпить. Напоминание о будущем им несносно. Знать не хотят такого!
В мирное время десантники, спецназ гордятся тем, что они смертники, расходный материал. Говорят об этом с цинизмом матерых профессионалов. На профессии лежит свет бестрепетной самоотверженности: гладиаторы. Среди прочего их учат убивать своих раненых. Но пока живы — мысль о смерти абстрактно-далека, к осознанию она не допускается. Этому тоже учат! Смерть как подробность, на бегу, в бою, не зацикливаться на этой мысли.
Врачи знают, как цепляется смертельно больной за малейшую надежду выздоровления. Всем существом, всем сознанием он устремляется в крохотное отверстие, где лучик пробился через черный занавес: уже лучше! сегодня самочувствие приличнее! организм борется, клетки восстанавливаются, процесс явно меняется.
Иногда уверенность несчастного в выздоровлении принимает уже характер явного самовнушения, неадекватного психического состояния. Зато жить легче!
Обратный вариант — ипохондрия: тело здорово — а дух крючится от страха заболеть или вообще умереть от воображенной болезни. Да, это депрессия, это надо лечить психотерапевтически и медикаментозно.
Понимаете, какая штука. Все психиатры и психологи знают, что понятие психической нормы строго не определимо, расплывчато, вариабельно. Психика подвижна. И в этой своей подвижности она может вообще вообразить, что человек — птица. Или рыба. Или мужчина считает себя женщиной. А уж такие мелочи, что смерти в конце падения не будет, или наоборот, сейчас заболеешь проказой и сгниешь за неделю, — это вообще на раз.
Человек может быть полностью адекватен — вот только считать, что в стопроцентно гиблой ситуации уж он-то не пропадет. Это ничуть не мешает его социальной адаптации, он корректно вписан в общество. Не сумасшедший! Но в одной частности — рехнутый.
Смерть — самый нежелательный вариант правды. И чем она ближе — тем ну ее на фиг! Человеку нужна правда жить.
Сам кривое зеркало
Человек все оценивает посредством себя. Собою. Через себя. Типа Протагор. Мера всех вещей. Ну так для начала у него должно быть верное представление о себе самом. То есть если корабль сверяет курс по компасу — то перед началом рейса надо выверить компас: провести девиацию. Но. Компас приводится в соответствие с магнитным полем Земли. А как и с чем ты приведешь в соответствие человека?
Человек думает о себе одно — а окружающие другое. И так буквально с каждым! Мы говорим об адекватной и неадекватной самооценке и оценке.
Каждый человек — сам себе Мюнхгаузен. И сам себя вытаскивает за волосы из болота. Кругом лягушки удивляются.
Начинается с того, что человек слышит свой голос не таким, как он слышится со стороны. На то причины анатомические с физиологическими: ты слышишь свой голос с резонансом внутри черепа — а другие через пространство воздушных колебаний принимают звук снаружи, в основном через ушной проход.
А что делать с дальтониками и более сложными отклонениями в восприятии цветов? Вот нет для него разницы между этими двумя цветами, один это цвет для него — и хоть ты тресни! А у кошки или пчелы цветовая гамма мира вообще другая. А вообще цвет — это длина световой волны, и цветовое ее восприятие достаточно условно. Просто физиологический аппарат для удобства адаптации к среде.
Гениальный Клод Моне после операции на глазах обрел способность видеть в ультрафиолетовом частично диапазоне, и уникальные голубовато-лиловые тона его поздних картин столь же прекрасны и неповторимы, сколь недоступны в жизни для прочих смертных с нормальным зрением.
Про слепых и глухих мы вообще не говорим.
Если человек неадекватно воспринимает объективную информацию внешней среды (звук и цвет) — можем ли мы вообще говорить о том, что истина постижима? И более того — что она вообще существует? Я думаю — можем, после паузы сказал товарищ Сталин и утверждающе прочертил согнутым указательным пальцем.
Откуда дальтоник знает, что он не различает красное и зеленое? Ему сказали. Он поверил. А так — не знал бы. Откуда глухой знает о звуках? Ему объяснили. (Истина — как мнение авторитета или большинства, оформленная в знание.)
Мне неоднократно приходилось слышать от процветающих высокопоставленных воров, юридически неуязвимых, в разных дискуссиях: «Вы просто завидуете», в смысле моему или чьему-то богатству и положению. Люди мерят по себе: всем должно хотеться денег и власти, а мораль — для дурачков и слабых, просто оправдание неумех. Вор во власти не считает себя вором — он убежден в законности и естественности своих действий. Все бы пристраивались богатеть, если б смогли. Приверженность честности и презрение к воровскому богатству ему искренне непонятны.
