Он тянется к справедливости, когда она ему очень нужна — потому что нету. А получив власть насаждать справедливость — вдруг начинает употреблять власть на другое.
Норманнское мироустройство — это право сильного, и плевать на договоры, слезы и кровь. Ордынская система права: кто выше — тот всегда прав, но основные законы соблюдаются свято. Итоговый после всех наложений русский вариант: кто выше — всегда прав, ему все можно, плевать на договоры и законы.
В этой системе большинство всегда будет угнетено и бесправно. Опущено и обижено. И будет жутко тянуться к справедливости.
Если потянутся совсем сильно — будет революция и гражданская война. Где под справедливостью мгновенно понимается интерес мой личный и моей команды. То есть сначала мои взгляды и принципы — но взгляды и принципы революционера всегда таковы, что всем инакомыслящим и инакоживущим должно быть плохо или совсем плохо. Заправь-ка ленту в пулемет. Сейчас мы установим справедливость.
Жакерия, восстание Уота Тайлера, война маздакитов — все это борьба за справедливость. Очень сильно люди тянулись.
Так что выделение русской тяги к справедливости — обычное завышение групповой моральной самооценки. Смесь легкой глупости с тяжелым самоуважением. Простительный комплиментарный национализм. Легкий такой зефирный шовинизм. Косметическая ложь — как утренний макияж дамы. Дама не так дурна, но всегда приятно выглядеть лучше.
А вот ты скажи ему, что ни фига русский не тянется к справедливости. Особенно политики, олигархи, суды с полицией и телевизионщики с рекламщиками. Про угнетателей он согласится. А вот за весь народ — даже не обидится. Просто не поверит и сочтет тебя оскорбителем и дураком в одном лице.
Вот все по отдельности — или жадные эгоистичные гады при власти, или обиженные бесправные людишки. Но все вместе — не замай! — это народ. И абстрактная часть этого вообщешного народа — человек, и вот он и тянется. К чему надо. К справедливости.
Потребность в национальной гордости и достоинстве, в национальном самоуважении и высокой национальной самооценке — перешибают правду, если она ущемляет эти чувства. И, не в силах отрицать очевидные аргументы — человек все равно остается при своем убеждении. Потому что на самом деле это не убеждение, а чувство. И чувство необходимое. Позитивное самоощущение. Иное состояние — это психическая болезнь. А болезней организм вообще и психика в частности стремится всячески избегать. Закон природы потому что. Чтоб не разладиться и не сдохнуть в больном раздрызге раньше срока.
Правда для счастья народа
В СССР мы жили в самом передовом обществе в мире. У нас отсутствовала эксплуатация человека человеком. Народ был хозяином всего. Народ состоял из двух трудящихся классов — рабочих и крестьян. И еще классовой прослойки трудовой интеллигенции.
Всю жизнь мы не догадывались спросить, между чем и чем эта прослойка прослоена. Но было и так понятно: прослойка — это недо-класс, под-класс, это ниже и меньше класса, не так значимо. Но тоже дружественно, поскольку она тоже трудящаяся.
А самым передовым и основным, самым главным — был рабочий класс. У него было самое правильное классовое сознание. Он был носитель передового начала социализма и коммунизма.
Это отражалось в искусстве: кино, литературе и живописи. В кино если были рабочие и другие классы — то именно рабочий говорил самые правильные вещи и принимал самые правильные решения. Именно рабочего любила самая красивая девушка. Хотя инженер был ученее — но рабочий был прав такой народной рабочей мудростью, таким самым умным здравым смыслом. Также рабочий был умнее крестьян, правильнее понимал жизнь и политику. В литературе о советской жизни именно рабочий занимал более верную позицию, чем интеллигенты, и только он мог обеспечить начальству внедрение новшества или победу соревнования. И вообще рабочий человек был соль земли, основа. Все вокруг было сделано его руками.
Ты взрослел — и возникали вопросы. Передовому рабочему полагалось учиться. Ночью, уставший от перевыполненного плана, он корпел над учебниками и писал конспекты. А дальше?..
А дальше он кончал заочный институт, становился инженером — и мгновенно, не выходя из цеха, терял свою… передовость… Переставал быть самым передовым. Делался интеллигентом — членом прослойки. Членом туда, членом сюда, а гегемония утеряна…
Ты взрослел дальше, и знание жизни умножало печаль. Вот рабочий получает двести рублей в месяц. Скажем, я в формовочном цеху бетонного комбината получал двести, и мог даже не уметь читать и писать. Я получал свои двести, отдай и не греши, за пыль, грохот и пролетарскую сущность. Но учителем после университета я получал сто!
Хрен с ним с учителем, он сбоку. Но вот бетонщик, которого надо учить полчаса и который курит три четверти времени, выучился на инженера — и стал получать те же сто! Как это так? Ведь инженер умнее, ученее, работает больше в своей конторке за стеклом, и его на первого встречного стройбатовца не заменишь! И зависит от него больше…
Получается: учись меньше, работай легче и примитивно, получай двести. Учись много, работай напряженно и квалифицированно, получай сто. А смысл?
…А вот потому что у нас марксизм-ленинизм. И социализм, и путь к коммунизму. Пролетариат — самый передовой класс. Гегемон. И ему полагается первый кусок. И все правильно у нас. И вот не надо, вот не надо этих ваших интеллигентских подковырок!..
И молодые кандидаты и доктора наук ехали летом на шабашку — прокладывать дороги и строить коровники. И зарабатывали за месяц годовую зарплату научного сотрудника.
Но официально — ни-ни! Этот удивительный парадокс, эта метаморфоза передового богатого рабочего, который выучился на непередового бедного инженера — это скромно, но твердо умалчивалось. Хотя со всех стен плакаты призывали учиться!
…За сравнение зарплат и статусов я получил четверку по истории партии. Вернее, я получил ее за глупость, с которой спросил препода, отставного полковника-политработника, как же так. Потом на экзамене я тянул билет трижды, и на все три отвечал «отлично» без подготовки, и гадина с тонким классовым чутьем сказала, что не чувствует в моем голосе убежденности, и плакала моя повышенная стипендия.
За два курса после этого я не поумнел, и на политэкономии социализма счастливо отделался тройкой. Как же так, спросил я, вот у Маркса сказано: «Новая общественно-экономическая формация является более передовой по сравнению со старой, если дает более высокую производительность труда». А вы нам сами говорили, что производительность труда у нас в сельском хозяйстве и тяжелой индустрии и вообще — ниже, чем в развитых капиталистических странах в среднем до трех раз. Значит, мы не более передовая формация?
Добрая тетка пообещала никому не сказать. Чтобы меня не выгнали из комсомола и из университета. Вот мне «удовлетворительно», и пусть она обо мне никогда больше не услышит. Все-таки мы тут совсем распоясались. При Сталине она бы мне показала передовую формацию! Милый, вы хоть понимаете, что вы несете?!
