В царстве кривых — прямой урод. Когда мощный клан удачно кормится, убедив друг друга в своей правоте — то инакомыслящий безусловно профан и хам.
А поскольку та же живопись, воспарив над вершинами реализмов кистью Тернера и импрессионистов, отбалансировав на бритвенной грани искусства и пропасти полубезумным гением и эпатажем Ван Гога и Дали, таки свалилась в болото и ползет тиной и тенью — ну так жить-то как-то надо!.. Чего-то свое придумывать. Чтоб выделиться. Оставить след. Застолбить славу. Подгрести бабла.
Объявить здравый смысл и элементарный вкус профанацией, ссылаясь при этом на квантовую механику и вращение Земли вокруг Солнца, а не наоборот — это надо уметь. Приняты все меры, чтобы твоя на хрен никому не нужная правда мещанина и дуболома не портила жизнь художников, живущих в психоделическом мире кружевных извращений, но жаждущих снимать пенки в нашем мещанском мире денег, машин и красивых баб.
…Да, так мы вначале упомянули моды. Ну, одеяния Средневековья и Ренессанса оставим в покое — жизнь была чересчур другой, и ежегодную смену мод при дворе Луи XIV — а ведь это уже рубеж XVIII столетия — мы уловить и оценить не в состоянии, так же как принципиальные различия в цене тех карет и экстерьере лошадей. Возьмем моды за последние полвека. И что характерно.
Когда носят широкие лацканы, широкие плечи, широкие галстуки и большие воротнички рубашек с длинными уголками — это вполне красиво; а узенькие гастучки и плечики и брючки коротенькие и воротнички крошечные — как-то странно выглядят, и, в общем, некрасиво. Нелепо. Неуклюже. Необаятельно. Ну некрасиво, честное слово.
Сорок лет назад прическа под ноль была уродством. А небритость — неряшливостью. А сегодня — за милую душу.
В эпоху старого кино мужчина без шляпы и галстука бежал с пожара или приехал с необитаемого острова. А пиджак на майку вызывал насмешки и сомнение в умственном развитии. Сейчас — стильный мужик.
Революция хиппи вызвала моду на рваные джинсы и заляпанные майки. Они могли быть новые, чистые, дорогие и самых престижных брендов. И в этом был современный крутой стиль. За десять лет до этой моды такого модника остановил бы полицейский и поинтересовался родом занятий и адресом, а в автобусе никто не сел бы рядом.
Мода — это красота по общественному договору, можно и так сказать.
Но. Когда. Согласно моде. Низенький мужчина. Надевал брюки «чарли чаплин». С высоким поясом, широкие в бедрах, узкие внизу, и длинные так, что гармошкой-дудочкой садились на туфли. И делался кургузым, колченогим, широкобедрым и низкозадым. Ни один человек, сохранивший остатки совести, не посмел бы назвать эту моду красивой. А носили! И нравились себе! Потому что модно — значит, так надо. А раз надо — значит правильно. А раз правильно — то хорошо. А хорошо — это эстетично, коли мода для заради эстетики. Вот и красиво! И пошли на фиг, не завидуйте.
М-да. Здесь уже правда — это общественное мнение по данному вопросу, только и всего. Модник — это нарцисс, счастливый тем, что свой богоподобный облик всегда можно откорректировать до совершенства. А ты, падла, покушаешься на счастье его жизни.
Защищая свою правду, вгоняющую тебя в депрессию и подрывающую веру в человечество, человек бьется за свое счастье. За свое благополучие. За свой мир. И бьется отчаянно — когтями и клыками. А ты, гнида, со своими аргументами. Заработай денег, купи себе композицию Дюшана и костюм от Бриони, тогда посмотрим, что ты скажешь, быдло.
Да, так я хотел сказать, что с «современной западной литературой» то же самое, что с живописью. И дискомфортный для жизни и работы внутри него небоскреб, стеклобетонный параллелепипед — не Парфенон и не Кельнский собор. И рэп — это вам не Бизе и не Хозе. И фамильярность на всех уровнях — не вежливость джентльменов. И если продолжить этот список, то многие начнут ругаться матом и метать пену, требуя впаять мне срок за нетерпимость и разжигание.
А я буду говорить правду. Возможно, я садист. А возможно наоборот — мазохист. Или скандалист. Или вольный стрелок из гранатомета. Ищу мужчин для серьезных отношений.
И об искусстве
Любое искусство условно. В этом смысле любое искусство есть ложь. То есть — информация о реальности намеренно трансформирована, искажена.
Во-первых: если мы здесь все время утверждаем, что мозг отфильтровывает исключительно нужную, прикладную информация — то зачем он создает вовсе не нужное с прикладной точки зрения искусство?
Ответ: обладая огромным ресурсом создания информационных моделей — по мере роста изобилия и комфорта в обществе мозг создает все больше моделей заведомо «не прикладных». Мечтает то есть. Грезит. Фантазирует. Ибо имеющаяся мощность мозга требует реализации.
Искусство есть продукт и следствие избыточного ресурса мозга по части информационного моделирования.
Второе: зачем это мозгу нужно?
Ответ: поскольку мы имеем дело исключительно с информационными моделями реальности — то мозгу, в сущности, все равно, стоит за этой информационной моделью реальность или нет. (Шерлок Холмс давно реальнее Конан-Дойля.) Когда все физиологические и социальные потребности удовлетворены, то есть их удовлетворение находится в равновесии с возможностями и как-то стабильным существованием человека — прикладная необходимость мозга в мышлении понижается. Добыть пищу, сохранить жизнь и т. п. — все более или менее устроено. Но мозг — как машина на ходу — должен думать! Как желудок требует пищи, а легкие воздуха, как мышцы требуют движения хоть в играх и прогулках — так мозг на автомате жрет глюкозу и требует создавать информационные модели реальности. Точнее — из реальных деталей моделировать ситуации. У кого требует? У себя, больше не у кого.
Легенда, картина, танец — это излишние модели и излишние действия. Но они необходимо проистекают из потребности мозга функционировать по части моделирования ситуаций, то бишь сцен и картин.
Но! Но.
Условность искусства — договорная. Никто не выдает ее за ложь. И таковой не воспринимает (если не идиот. Пардон, эстетически неразвитый). Никто не требует от театра смерти актеров, от живописца — объема и запаха пейзажа, и так далее.
При этом в любом искусстве своя, вполне определенная система условности — которая «правильно» воспринимается адресатом: то есть по изображению в искусстве он реструктурирует для себя реальную жизнь, которая была трансформирована художником для произведения.
И вот когда эта система условностей нарушена — дворянин выходит на сцену в джинсах или на картине с березы падают яблоки — клиент хохочет и крутит пальцем у виска. Это уже бред. Вранье. (О музыке и архитектуре мы сейчас не говорим.)
…А ложь в искусстве проистекает из первозаданной лжи художника: пропаганды, глупости или лицемерия. Если художник неправильно видит жизнь в силу своей ущербности, или сознательно лжет из благого либо гнусного умысла — его ложь претворяется средствами искусства в лживое произведение. Где коммунисты носители всех добродетелей, интеллигенты хилы и пессимистичны, у рабочего на плакате могучая шея переходит в мужественное лицо меж широких плеч, а счастливые нарядные селяне идут на избирательный участок голосовать. А также добродетель всегда торжествует, порок наказан, сирота находит богатых родителей, а в конце свадьба.
