Великобритания рассматривала события на континенте с совершенно иной точки зрения. Желая умиротворить Германию, она неустанно оказывала давление на Францию, чтобы та согласилась на германский паритет в области вооружений. Эксперты по вопросам разоружения печально известны своими способностями выходить с предложениями планов, которые формально отвечают требованиям безопасности, но не затрагивают ее сущности. Так, британские эксперты разработали предложение, дающее Германии паритет, но не разрешающее введение всеобщей воинской повинности, тем самым теоретически ставя Францию в предпочтительное положение с учетом ее значительных обученных резервов (как будто Германия, если зайдя так далеко, не найдет способа обойти это последнее, по существу, мелкое препятствие).
В тот же самый роковой год, перед приходом Гитлера к власти, демократическое германское правительство почувствовало себя вполне уверенным, чтобы покинуть конференцию по разоружению в знак протеста, как было сказано, против дискриминации со стороны Франции. Германию умоляли вернуться на заседания, обещая «равенство прав в системе, обеспечивающей безопасность для всех наций»
[385], — уклончивая фраза, объединяющая теоретическое право на паритет с оговорками относительно «безопасности», что делало это труднодостижимым. Но общественное настроение этих тонкостей не различало. Газета левого толка «Нью стейтсмэн» приветствовала эту формулу как «безоговорочное признание принципа равенства государств». Находящаяся по другую сторону британского политического спектра газета «Таймс» с одобрением отзывалась о «своевременном устранении неравенства»
[386].
Формула «равенства [в рамках] системы безопасности», однако, представляла собой логическое несоответствие. Франция была уже не так сильна, чтобы защитить себя от Германии, а Великобритания продолжала отказывать Франции в военном союзе, который дал бы лишь грубое приближение к геополитическому равенству (хотя, исходя из опыта войны, даже это было под вопросом). Настаивая на определении равенства в чисто формальном плане, для того чтобы покончить с дискриминацией Германии, Англия хранила молчание по поводу влияния подобного равенства на европейское равновесие. В 1932 году рассерженный премьер-министр Макдональд заявил французскому министру иностранных дел Поль-Бонкуру следующее: «Французские требования всегда создают затруднения, так как от Великобритании ожидается принятие на себя новых обязательств, а такое в настоящий момент не предусмотрено»
[387]. Этот деморализирующий тупик сохранялся до тех пор, пока Гитлер не вышел из переговоров о разоружении в октябре 1933 года.
После десятилетия, когда фокусом дипломатической деятельности была Европа, именно Япония — неожиданно — продемонстрировала пустоту концепции коллективной безопасности и Лиги в целом, начав в 1930-е годы десятилетие нагнетания насилия.
В 1931 году японские вооруженные силы оккупировали Маньчжурию, юридически являвшуюся частью Китая, хотя власть китайского центрального правительства не осуществлялась здесь уже многие годы. Интервенция такого масштаба не проводилась со времени основания Лиги. Но Лига не обладала механизмом принуждения даже применительно к экономическим санкциям, предусмотренным статьей 16. В своих сомнениях Лига служила примером главной дилеммы системы коллективной безопасности: ни одна страна не была готова вести войну против Японии (или была в состоянии сделать это без американского участия, поскольку японский флот господствовал в азиатских водах). Даже если бы существовал механизм экономических санкций, ни одна страна не пожелала бы свертывать торговлю с Японией в разгар депрессии; с другой стороны, ни одна страна не была готова принять оккупацию Маньчжурии. Никто из членов Лиги не знал, как преодолеть эти возникшие по собственной вине противоречия.
Наконец был придуман механизм полного бездействия. Он принял форму комиссии по расследованию — стандартный инструмент дипломатического сигнализирования того, что желаемым исходом является бездействие. Требуется время на созыв таких комиссий, проведение изучения вопроса и достижение консенсуса — а на этой стадии, если повезет, предмет изучения может вовсе перестать существовать. Япония чувствовала себя до такой степени уверенно в этой ситуации, что сама взяла на себя инициативу рекомендовать такого рода проработку вопроса. Ставшая известной комиссия Литтона доложила, что Япония оправдывала свои обиды, но совершила ошибку, не исчерпав первоначально все мирные способы восстановления справедливости. Но даже этот самый мягкий из упреков за оккупацию территории, превышающей собственную площадь, оказался чрезмерным для Японии, которая ответила выходом из Лиги Наций. Это был первый шаг к развалу всей организации.
В Европе этот инцидент в целом трактовался как своего рода психическое расстройство, аберрация, присущая дальним континентам. Переговоры по разоружению продолжались, словно и не было маньчжурского кризиса, превращая дебаты относительно противопоставления безопасности паритету в преимущественно церемониальный акт. Затем 30 января 1933 года Гитлер пришел к власти в Германии и продемонстрировал, что Версальская система и на самом деле являлась карточным домиком.
Глава 12
Конец иллюзий. Гитлер и разрушение Версальской системы
Приход Гитлера к власти ознаменовал одну из величайших катастроф мировой истории. Но, с его точки зрения, крах карточного домика, олицетворявшего версальский международный порядок, мог бы происходить мирным путем или, по крайней мере, без какой-либо катастрофы. То, что Германия в процессе этого стала бы сильнейшей страной на континенте, было неизбежно; оргия убийств и опустошений, которую она развязала, явилась работой одной дьявольской личности.
Гитлер приобрел высокое положение благодаря ораторскому искусству. В отличие от прочих революционных лидеров, он был политическим авантюристом-одиночкой, за которым не стояла какая-либо заметная школа политической мысли. Его философия, выраженная в «Майн кампф», колебалась от банальностей до фантастики и представляла собой популяризированное переложение крайних праворадикальных прописных истин. Сама по себе, она никогда бы не смогла поднять интеллектуальную волну, кульминацией которой стала бы революция, как это сделал Маркс со своим «Капиталом» или философы XVIII века своими трудами.
Мастерство демагога катапультировало Гитлера в руководство Германии и оставалось непременным его инструментом на протяжении всей карьеры. Обладая инстинктами изгоя и безошибочным взглядом, выискивающим психологические слабости, он постоянно ставил своих противников в различные невыгодные ситуации, пока они не оказывались полностью деморализованными и готовыми признать его власть. В международном плане он безжалостно эксплуатировал больную совесть демократических стран в связи с Версальским договором.
Будучи главой правительства, Гитлер полагался скорее на инстинкт, чем на анализ. Воображая себя художником, он отвергал сидячий образ жизни и постоянно и неутомимо находился в движении. Гитлер не любил Берлин и находил утешение в своем баварском уединении, где мог восстанавливаться по нескольку месяцев зараз, хотя и там ему быстро все надоедало. Поскольку он ненавидел организованный ритм работы, а министрам бывало трудно попасть к нему, выработка политических решений проходила от случая к случаю, урывками. Шло в ход все, что сочеталось со вспышками его маниакальной активности; все, что требовало систематических, продолжительных усилий, тянулось чрезвычайно медленно.
