Великобритания и Франция предпочли позволить Германии провести перевооружение, поскольку в буквальном смысле слова не знали, что делать дальше. Великобритания еще не была готова отказаться от коллективной безопасности и Лиги, а Франция до такой степени пала духом, что не могла действовать даже на основании собственных прогнозов: сама она не осмеливалась действовать в одиночку, а Великобритания отказывалась от согласованных действий.
Задним числом легко высмеивать нелепость оценок мотивов Гитлера его современниками. Но его амбиции, не говоря уже о криминальных наклонностях, не проявлялись с такой очевидностью с самого начала. В течение первых двух лет пребывания у власти Гитлер был преимущественно озабочен упрочением собственной власти. Но в глазах многих британских и французских государственных деятелей агрессивная внешняя политика Гитлера более чем уравновешивалась его оголтелым антикоммунизмом и восстановлением экономики Германии.
Государственные деятели всегда сталкиваются с дилеммой, когда поле действий практически не имеет границ, и они обладают минимумом информации. К тому времени, когда они набирают достаточное количество информации, поле решительных действий, похоже, стремится к нулю. В 1930-е годы британские руководители сильно сомневались относительно целей Гитлера, а французские лидеры сомневались в самих себе в плане действий на основе оценок, которые они не были в состоянии доказать. Плата за обучение и познание истинной природы Гитлера составила десятки миллионов могил, протянувшихся с одного конца Европы до другого. С другой стороны, если бы демократии оказали решительное сопротивление Гитлеру на ранних этапах его правления, историки спорили бы до сих пор, был ли Гитлер неправильно понятым националистом или маньяком, помешанным на мировом господстве.
Одержимость Запада выяснением истинных мотивов Гитлера, разумеется, была ошибочной изначально. Догматы баланса сил должны были бы не оставлять сомнения в том, что большая и сильная Германия, граничащая на востоке с мелкими и слабыми государствами, была смертельной угрозой. Realpolitik учит, что, независимо от мотивов Гитлера, отношения Германии со своими соседями будут предопределяться реальным соотношением сил. Западу надо было тратить меньше времени на оценки истинных мотивировок Гитлера и больше времени на поиск противовеса растущей мощи Германии.
Никто не сумел оценить результат колебаний западных держав в отношении выступления против Гитлера лучше, чем Йозеф Геббельс, дьявольский шеф пропаганды Гитлера. В апреле 1940 года, накануне нацистского вторжения в Норвегию, он заявил на секретном совещании:
«До настоящего времени нам удавалось держать врага в неведении относительно истинных целей Германии, точно так же, как до 1932 года наши внутренние враги так и не поняли, куда мы шли, а также то, что наша клятва на верность законности была всего лишь трюком. …Они могли бы нас подавить. Они могли бы арестовать парочку из нас в 1925 году, и это было бы все, конец. Так нет, они провели нас через опасную зону. То же самое обстояло также и с внешней политикой. …В 1933 году французский премьер должен был бы сказать так (и если бы я был французским премьером, я бы обязательно сказал это): «Новый рейхсканцлер — это человек, который написал «Майн кампф», где говорится то-то и то-то. Присутствие этого человека рядом с нами недопустимо. Или он исчезает, или мы выступаем!» Но они этого не сделали. Они оставили нас в покое и дали нам пройти через зону риска, а мы оказались в состоянии обогнуть все опасные рифы. А когда мы все закончили и хорошо вооружились, лучше, чем они, тут-то они и начали войну!»
[399].
Лидеры демократических стран отказались взглянуть в лицо фактам и признать, что, как только Германия достигнет установленного уровня вооружений, истинные намерения Гитлера уже не будут иметь никакого значения. Быстрый рост германской военной мощи непременно должен был подорвать баланс, если его не остановить или чем-то не уравновесить.
По сути, именно к этому сводился одинокий призыв Черчилля. Но в 1930-е годы до времени признания пророков еще было довольно далеко. И поэтому британские руководители проявили редчайшее единодушие, охватившее весь политический спектр, и отвергли предупреждения Черчилля. Исходя из предположения, что разоружение, а не готовность к отпору являлась ключом к миру, они относились к Гитлеру как к психологической проблеме, а не как к стратегической опасности.
Когда в 1934 году Черчилль настаивал на том, что Великобритании следует отреагировать на перевооружение Германии строительством Королевских военно-воздушных сил, правительство и оппозиция были едины в своей издевке. Герберт Сэмюэл так говорил от лица либеральной партии: «Может показаться, что мы занимаемся не разработкой здравых и обоснованных рекомендаций… а… беззаботно играем в бридж. …Все эти формулировки опасны»
[400]. Сэр Стаффорд Криппс с высокомерным сарказмом выразил позицию лейбористской партии:
«Кое-кто может представить его себе в облике старого средневекового барона, смеющегося над идеей разоружения всех баронств его страны и подчеркивающего, что единственный путь сохранения им и его феодальными последователями своей безопасности и своих коров состоит в том, чтобы иметь как можно более мощные вооружения»
[401].
Консервативный премьер-министр Болдуин полностью завершил неприятие идеи Черчилля, когда сообщил палате общин, что «не оставил надежды либо на ограничение вооружений, либо на запрет некоторых видов оружия». По мнению Болдуина, точные сведения о мощи немецких военно-воздушных сил «чрезвычайно трудно» получить, хотя он так и не пояснил, почему так
[402]. Тем не менее он был уверен в том, что «речь вовсе не идет о быстром достижении Германией равенства с нами»
[403]. Болдуин не видел «оснований в данный момент для тревоги и еще меньше для паники». Относясь к цифрам Черчилля, как к «раздутым», он подчеркнул, что «нет непосредственной угрозы перед нами или перед кем-либо еще в Европе в данный момент — так что нет никакой реальной опасности»
[404].
Франция пыталась найти убежище в наборе слабеньких союзов, превращая выданные в 1920-е годы в одностороннем порядке гарантии Польше, Чехословакии и Румынии в договоры о военной взаимопомощи. Это означало, что данные страны будут отныне обязаны прийти на помощь Франции, даже если Германия пожелает свести счеты с Францией перед тем, как повернуть на Восток.
