Что же касается западных демократий, то они так и не уразумели, какая идеологическая пропасть отделяет их от германского диктатора. Они верили в мир, как в конечную цель, и прилагали все усилия, для того чтобы избежать войны. Гитлер, с другой стороны, боялся мира и очень хотел войны. «Человечество стало сильным в вечной борьбе, — писал он в «Майн кампф», — и оно только погибнет от вечного мира»
[423].
К 1938 году Гитлер почувствовал себя достаточно сильным, чтобы пересечь национальные границы, установленные Версалем. Первой целью стала его родина Австрия, которая оказалась в ненормальном положении вследствие Сен-Жерменского 1919 года и Трианонского 1920 года договоров (эквивалентов Версаля для Австро-Венгерской империи). До 1806 года Австрия была центром Священной Римской империи; до 1866 года она была ведущим — для некоторых единственным ведущим — германским государством. Лишенная Бисмарком своей исторической роли в Германии, она перенесла центр своего внимания на балканские и центральноевропейские владения, пока не растеряла и их в Первой мировой войне. Австрии, бывшей империи, сузившейся до маленького немецкоговорящего ядра, запрещалось по Версальскому договору присоединяться к Германии — по статье, которая находилась в очевидном противоречии с принципом самоопределения. Даже несмотря на то что аншлюс с Германией оставался целью многих по обе стороны австро-германской границы (включая Штреземана), он был вновь заблокирован странами-союзниками в 1930 году.
Итак, союз Германии и Австрии таил в себе ощущение двусмысленности, ставшей существенным элементом успехов ранних притязаний Гитлера. Он отвечал принципу самоопределения, но в то же время подрывал баланс сил, который государственные деятели все меньше и меньше хотели задействовать для оправдания применения силы. После месяца нацистских угроз и австрийских уступок, а потом пересмотра своего решения, 12 марта 1938 года немецкие войска вошли в Австрию. Сопротивления не было, а австрийское население, большинство которого радовалось до безумия, казалось, ощущало, что, лишившись империи и оставшись беспомощным в Центральной Европе, ему лучше избрать для себя будущее в виде германской провинции, а не второстепенного игрока на европейской сцене.
Сдержанные протесты демократических стран против аннексии Австрии Германией едва ли выражали моральную озабоченность, уходя при этом в сторону от принятия каких-либо конкретных мер. И поскольку по системе коллективной безопасности уже позвонил погребальный колокол, Лига Наций хранила молчание в то время, как государство — член Лиги было проглочено сильным соседом. Демократии теперь стали вдвойне приверженцами умиротворения в надежде на то, что Гитлер остановится, когда вернет всех этнических немцев в лоно родины.
Судьба избрала Чехословакию в качестве объекта эксперимента. Как и прочие государства-преемники Австро-Венгрии, оно было почти таким же многонациональным, как и сама империя. Из 15 миллионов ее населения почти треть не была ни чехами, ни словаками, а словацкая приверженность к этому государству была весьма слабой. В состав нового государства входили три с половиной миллиона немцев, почти один миллион венгров и около половины миллиона поляков. Положение усугублялось еще и тем, что эти меньшинства проживали на территориях, соседствующих с их этническими отечествами, что делало их требования о присоединении к родным странам даже еще более весомыми в свете превалирующего версальского принципа самоопределения.
В то же самое время Чехословакия политически и экономически была наиболее передовой из всех государств-преемников. Она была подлинно демократической страной, а уровень жизни был сопоставим с уровнем жизни в Швейцарии. Она обладала крупной армией, и большая часть ее превосходной военной техники была чешской разработки и производства; она была связана военными союзами с Францией и Советским Союзом. Поэтому с точки зрения традиционной дипломатии было бы нелегко оставить Чехословакию без помощи; с точки же зрения принципа самоопределения было бы в равной степени затруднительно ее защищать. Воодушевленный успехом ремилитаризации Рейнской области, Гитлер начал в 1937 году угрожать Чехословакии от имени этнических немцев. Поначалу эти угрозы имели целью заставить чехов предоставить особые права немецкому меньшинству в «Судетенланде», как германская пропаганда окрестила эту территорию. Но в 1938 году Гитлер повысил температуру своей риторики, давая понять, что намеревается силой присоединить Судетскую область к Германскому рейху. Франция приняла на себя обязательства защищать Чехословакию, как и Советский Союз, хотя советская помощь чехам была обусловлена оказанием помощи сперва со стороны Франции. Более того, остается весьма сомнительным, пропустили ли бы Польша или Румыния советские войска, следующие на защиту Чехословакии, через свою территорию.
С самого начала Великобритания избрала путь умиротворения. 22 марта, вскоре после аннексии Австрии, Галифакс напомнил французским руководителям, что гарантия Локарно распространяется только на французскую границу и могла бы потерять силу, если Франция претворит в жизнь свои договорные обязательства в Центральной Европе. Меморандум министерства иностранных дел предупреждал: «Эти обязательства [гарантия Локарно] являются, с их точки зрения, непростым вкладом в дело поддержания мира в Европе, и, хотя они не имеют намерений отказываться от них, они также не видят, каким образом их можно дополнить»
[424]. Единственная граница безопасности Великобритании проходит по границам Франции; если же дела безопасности Франции простираются дальше, а конкретно, если она собирается защищать Чехословакию, это ее личное дело.
Несколько месяцев спустя британский кабинет направил в Прагу миссию под руководством лорда Ренсимена для изучения возможных путей примирения. Практическим последствием этой миссии стало объявление Великобританией о своем нежелании защищать Чехословакию. Факты были уже хорошо известны; любое мыслимое примирение потребовало бы какого-то расчленения Чехословакии. Поэтому Мюнхен был не капитуляцией, а состоянием умов и почти неизбежным следствием усилий демократических стран поддерживать геополитически ущербное урегулирование риторикой относительно коллективной безопасности и права на самоопределение.
Даже Америка, страна, которой в основном и обязана Чехословакия своим созданием, отмежевалась от кризиса на самой ранней его стадии. В сентябре президент Рузвельт предложил провести переговоры на какой-либо нейтральной территории
[425]. И тем не менее если американские посольства за рубежом докладывали достоверную информацию, у Рузвельта не должно было складываться иллюзий относительно взглядов, с которыми прибудет Франция, а особенно Великобритания, на такого рода конференцию. В действительности же Рузвельт даже подкрепил подобные взгляды, заявив, что «правительство Соединенных Штатов… не возьмет на себя никаких обязательств по проведению данных переговоров»
[426].
