Существовала, однако, фундаментальная разница между «блестящей изоляцией» Великобритании XIX века и изоляционизмом Америки XX века. Великобритания тоже стремилась стоять в стороне от повседневных европейских перебранок. Она, однако, осознавала, что ее собственная безопасность зависит от баланса сил, и была вполне готова защищать этот баланс традиционными методами европейской дипломатии. В противоположность этому Америка никогда не признавала важности ни баланса сил, ни дипломатии европейского типа. Веря, что она одна во веки веков находится под сенью Божьего промысла, Америка просто никуда не подключалась, а если и делала это, то лишь ради целей общего характера и в соответствии со своим собственным методом дипломатии, который по сравнению с европейским был значительно более гласным, более законным и идеологизированным.
Взаимодействие европейского и американского методов дипломатии в межвоенный период имело, таким образом, тенденцию совмещать самое худшее из обоих подходов. Чувствуя для себя угрозу, европейские страны, особенно Франция и новые страны Восточной Европы, не принимали американского наследия коллективной безопасности и международного арбитража или их правового определения понятий войны и мира. Страны, взявшие на вооружение американскую программу действий, главным образом Великобритания, не имели опыта в проведении политики на этой основе. И тем не менее все эти страны были абсолютно уверены в том, что Германию невозможно победить без помощи Америки. После окончания войны соотношение сил становилось еще менее благоприятным для Антанты военного времени. В любой новой войне с Германией американская помощь понадобится еще срочнее и, возможно, еще быстрее, чем это было в последний раз, особенно в связи с тем, что Советский Союз больше не выступал в качестве игрока.
Практическим результатом этой смеси страха и надежды стало то, что европейская дипломатия все дальше дрейфовала в сторону от привычных причалов и во все большей степени стала эмоционально зависеть от Америки, порождая тем самым двойное вето: Франция ни за что не действовала без Великобритании, а Великобритания ни за что не действовала в нарушение взглядов, которых придерживаются в Вашингтоне, не обращая внимания на то, что американские руководители не уставали многословно заявлять, что они ни при каких обстоятельствах не пойдут на риск войны ради решения европейских споров.
Последовательный отказ Америки на протяжении всех 1920-х годов взять на себя обязательство сохранять версальскую систему оказался ужасной психологической подготовкой к 1930-м годам, когда стала возникать международная напряженность. Предвестником будущего стал 1931 год, когда Япония вторглась в Маньчжурию, отделила ее от Китая и превратила в государство-сателлит. Соединенные Штаты осудили действия Японии, но решили не участвовать в коллективных санкциях против нее. Осуждая Японию, Америка ввела собственные санкции, которые в то время казались некоей уверткой, но спустя десятилетие в руках Рузвельта, превратились в оружие для навязывания разборок с Японией. Эта санкция представляла собой политику непризнания территориальных изменений, совершенных при помощи силы. Начатая Симпсоном в 1932 году, она была задействована Рузвельтом осенью 1941 года, чтобы потребовать от Японии ухода из Маньчжурии и других завоеванных земель.
30 января 1933 года мировой кризис стал по-настоящему серьезным, когда Гитлер занял пост германского канцлера. Судьбе было угодно, чтобы немногим более четырех недель спустя Франклин Делано Рузвельт, сделавший все возможное, чтобы свалить Гитлера, принял присягу в качестве президента. Но по-прежнему во время первого срока президентства Рузвельта ничто не предсказывало подобного исхода. Рузвельт редко отходил от стандартной риторики межвоенного периода и повторял изоляционистские темы, переданные по наследству его предшественниками. В речи в Фонде Вудро Вильсона 28 декабря 1933 года Рузвельт затронул вопрос о предстоящем окончании согласованного срока действия морских соглашений 1920-х годов. Он предложил расширить эти договоренности призывом к уничтожению всех наступательных вооружений и — вспомните Келлога — обязательством любой страны не вводить свои вооруженные силы на территорию другой страны.
Предмет этот был столь же знаком, сколь и предлагаемое Рузвельтом решение в связи с возможными нарушениями того, что он предлагает. И вновь осуждение со стороны общественного мнения было названо единственно возможным средством: «…ни одно общее соглашение по устранению агрессии или уничтожению оружия наступательной войны не будет иметь ни малейшей ценности в нашем мире, если все нации без исключения подпишут подобное соглашение и дадут торжественное обязательство. …Тогда, мои друзья, сравнительно просто окажется отделить овец от козлищ. …Это всего лишь развитие вызова Вудро Вильсона, чтобы мы предложили новому поколению, что отныне война волей правительств сменится миром волей народов»
[489].
Не говорилось, однако, что станет с козлищами, коль скоро они будут отделены от овец.
Предложение Рузвельта было спорным уже в момент его высказывания, поскольку за два месяца до этого Германия покинула конференцию по разоружению и отказывалась возвращаться. В любом случае, запрет наступательных вооружений не входил в повестку дня Гитлера. Да и, как выяснилось, не страдал Гитлер от всеобщего посрамления, избрав путь перевооружения.
Первый срок президентства Рузвельта совпал с пиком пересмотра оценок Первой мировой войны. В 1935 году специальная комиссия сената под председательством сенатора от штата Северная Дакота Джеральда Ная опубликовала доклад на 1400 страницах, где вина за вступление Америки в войну возлагалась на фабрикантов оружия. Вскоре после этого вышел бестселлер Уолтера Миллиса «Путь к войне», популяризирующий этот тезис в среде массового читателя
[490]. Под воздействием этого идейного направления участие Америки в войне стало объясняться скорее преступным сговором и предательством, чем фундаментальными или постоянными интересами.
Чтобы предотвратить вовлечение Америки вновь в войну, конгресс принял три так называемых закона о нейтралитете в промежутке между 1935 и 1937 годами. Подсказанные с подачи доклада Ная, эти законы запрещали предоставление займов и иной финансовой помощи воюющим странам (независимо от причин войны) и налагали эмбарго на поставку оружия всем сторонам конфликта (независимо от того, кто был жертвой). Закупки невоенных товаров за наличные разрешались лишь в том случае, если они вывозились на неамериканских судах
[491]. Конгресс не столько отказывался от прибыли, сколько отвергал риски. И пока агрессоры овладевали Европой, Америка устраняла различие между агрессором и жертвой посредством введения для них одинаковых законодательных ограничений.
