План Рузвельта помочь демократическим странам восстановить свои военно-воздушные силы потерпел крах, как и следовало ожидать, хотя бы потому, что чисто технически невозможно было усилия такого масштаба сохранить в тайне. Но с этого момента поддержка Рузвельтом Англии и Франции носила ограниченный характер только в тех случаях, когда конгресс и общественное мнение нельзя было ни обойти, ни преодолеть.
В начале 1939 года в послании «О положении в стране» Рузвельт назвал поименно страны-агрессоры Италию, Германию и Японию. Ссылаясь на тему «карантинной речи», он подчеркнул, что «имеется много методов кроме войны, но более сильных и эффективных, чем простые слова, чтобы довести до сознания агрессивных правительств общие чувства, охватившие наш народ»
[507].
В апреле 1939 года, в течение месяца с момента нацистской оккупации Праги, Рузвельт в первый раз назвал агрессию против малых стран тотальной угрозой американской безопасности. На пресс-конференции 8 апреля 1939 года Рузвельт заявил репортерам, что «сохранение политической, экономической и социальной независимости любой малой нации положительно влияет на нашу национальную безопасность и благополучие. Если какая-то из них исчезает, то это ослабляет нашу национальную безопасность и уменьшает наше благополучие»
[508]. В речи на заседании Панамериканского союза 14 апреля он сделал еще один шаг вперед и заявил, что интересы безопасности Соединенных Штатов не могут больше ограничиваться доктриной Монро:
«Вне всякого сомнения, через незначительное количество лет воздушные флоты будут пересекать океан так же легко, как они сейчас пересекают закрытые европейские моря. Экономическое функционирование мира становится, таким образом, неизбежно, единым целым; любое его нарушение где-либо не может не повлечь за собой в будущем всеобщее разбалансирование экономической жизни.
Старшее поколение, занимаясь панамериканскими делами, было озабочено созданием принципов и механизмов, посредством которых все наше полушарие могло действовать совместно. Однако следующее поколение будет озабочено методами, на основании которых Новый Свет сможет мирно жить со Старым»
[509].
В апреле 1939 года Рузвельт напрямую обратился с посланиями к Гитлеру и Муссолини, которые, хотя и были высмеяны диктаторами, составлены были весьма умно, чтобы продемонстрировать американскому народу, что страны «оси» на самом деле питают агрессивные планы. Будучи, безусловно, одним из наиболее проницательных и самых коварных президентов, Рузвельт спрашивал диктаторов — но не Великобританию или Францию — относительно заверений в том, что они не нападут на 31 конкретную страну Европы и Азии на протяжении 10 лет
[510]. Затем Рузвельт предпринял попытку получить такого же рода заверения 31 страны применительно к Германии и Италии. Наконец, он предложил участие Америки в любой конференции по разоружению, которая может явиться следствием ослабления напряженности.
Нота Рузвельта не войдет в историю дипломатии как образец методичной подготовительной работы. К примеру, Сирия и Палестина, территории, находившиеся соответственно под французским и британским мандатами, были названы независимыми государствами
[511]. Гитлер устроил себе развлечение, воспользовавшись посланием Рузвельта как наглядным пособием в одной из речей в рейхстаге. К всеобщему веселью, Гитлер медленно зачитывал длинный перечень стран, которые Рузвельт умолял его оставить в покое. Когда фюрер ироничным тоном произносил одно за другим названия стран, по рейхстагу прокатывался громовой хохот. Затем Гитлер спросил каждую из стран, перечисленных в ноте Рузвельта, многие из которых уже дрожали перед ним, чувствуют ли они на самом деле какую-то угрозу. Те, конечно, усердно отрицали наличие такой озабоченности.
И хотя Гитлер набрал очки как оратор, Рузвельт выполнил поставленную перед собой политическую задачу. Запрашивая гарантии лишь у Гитлера и Муссолини, он заклеймил их как агрессоров перед единственной аудиторией, что-то значившей в тот момент для Рузвельта, — перед американским народом. Чтобы подключить американскую общественность в число сторонников демократических стран, Рузвельту необходимо было облечь вопросы в такие формы, которые выходили бы за рамки баланса сил и показывали бы их как борьбу в защиту невинных жертв злобного агрессора. Как сам текст его ноты, так и реакция на нее Гитлера помогли ему достичь этой цели.
Рузвельт не замедлил обратить новый психологический порог Америки в стратегическое достижение. В течение того же месяца, в апреле 1939 года, ему удалось несколько приблизить Соединенные Штаты к военному сотрудничеству на практике с Великобританией. Соглашение между двумя странами позволило королевскому военно-морскому флоту беспрепятственно сконцентрировать все свои силы в Атлантическом океане, в то время как Соединенные Штаты переводили основную массу своих военных судов в Тихий океан. Такого рода разделение труда означало, что Соединенные Штаты берут на себя ответственность по защите азиатских владений Великобритании против Японии. Перед Первой мировой войной аналогичная договоренность между Великобританией и Францией (приведшая к сосредоточению французского флота в Средиземном море) была использована в качестве аргумента в пользу того, что Великобритания морально обязана вступить в Первую мировую войну для защиты атлантического побережья Франции.
Изоляционисты, наблюдая за действиями Рузвельта, были глубоко обеспокоены. В феврале 1939 года, еще до начала войны, сенатор Артур Ванденберг красноречиво продвигал дело изоляционизма:
«Действительно, мы живем в мире, в котором, по сравнению с днями Вашингтона, время и пространство относительно сужаются. Но я все еще благодарю Господа за два отделяющих нас от остального мира океана; и хотя они будут все-таки сужаться, они по-прежнему остаются высшей благодатью, если будут широко и благоразумно использованы…
Мы от всей души сочувствуем и испытываем естественные чувства по отношению к жертвам национальных и международных злодейств по всему земному шару; но мы не являемся и не можем являться мировым спасателем или мировым полицейским»
[512].
