В противоположность этому, для Черчилля военная стратегия и внешняя политика были тесно связаны. Поскольку ресурсы Великобритании были намного скромнее ресурсов Соединенных Штатов, ее стратеги всегда должны были концентрировать свое внимание на средствах достижения, а не только на целях. А поскольку страну почти обескровили во время Первой мировой войны, британские лидеры были преисполнены решимости избежать повторения такой же кровавой бойни. И их устраивала любая стратегия, сулившая минимум жертв.
Почти сразу же после вступления Америки в войну Черчилль предложил нанести удар по мягкому подбрюшью «оси», как он выразился, в Южной Европе. К концу войны он настойчиво, но тщетно умолял Эйзенхауэра взять Берлин, Прагу и Вену до подхода советских войск. Для Черчилля привлекательность этих целей заключалась не в уязвимости Балкан (которые на самом деле являются исключительно трудным театром военных действий), не в наличии каких-то военно-стратегических качеств у центральноевропейских столиц, но в их пользе в деле ограничения послевоенного влияния Советского Союза.
Американские военные руководители реагировали на рекомендации Черчилля с нетерпением, граничащим с возмущением. Рассматривая стратегию «мягкого подбрюшья» как очередной пример британской попытки воспользоваться Соединенными Штатами для достижения британских национальных интересов, они отвергли это предложение на том основании, что не собираются рисковать человеческими жизнями ради достижения целей второстепенного характера. С самого начала совместного планирования операций американское командование желало открыть второй фронт во Франции. Будучи равнодушными по поводу прохождения конкретных линий фронта, исходя из того, что война должна закончиться полной победой, оно утверждало, что только действиями подобного рода удастся вовлечь в сражение главные силы германской армии. К марту 1942 года генерал Джордж Маршалл, начальник штаба сухопутных сил США, взбешенный британским противодействием его плану открытия второго фронта, угрожал пересмотром решений так называемого плана «АВС-1», принятого годом ранее, который отдавал предпочтение европейскому театру военных действий, и перенести главные военные усилия Америки на Тихий океан.
Теперь Рузвельт показал, что он так же силен как руководитель военного времени, как был силен, когда вел страну к войне. Проигнорировав Маршалла, Рузвельт напомнил ссорящимся генералам, что изначальное решение поставить разгром Германии на первое место было принято в общих интересах, а не как некое одолжение Великобритании:
«В высшей степени важно помнить, что поражение Японии не означает поражения Германии и что концентрация американских сил в текущем, 1943 году против Японии повышает шансы на абсолютное немецкое господство в Европе и Африке. …Поражение же Германии будет означать и поражение Японии, возможно, без единого выстрела или без единой жертвы»
[541].
Рузвельт в основном соглашался со стратегией Черчилля, но отказывался от высадки на Балканах. Рузвельт поддержал высадку в Северной Африке в ноябре 1942 года, а после завоевания северного побережья Средиземного моря высадку в Италии весной 1943 года, выведшую Италию из войны. Второй фронт в Нормандии открылся лишь в июне 1944 года, к этому времени Германия была до такой степени ослаблена, что потери союзников оказались минимальными, а до решающей победы оставалось совсем немного.
Сталин был таким же страстным сторонником открытия второго фронта, как и американские военные руководители, но его мотивы были скорее геополитическими, чем военными. В 1941 году он, конечно, желал снятия германских сил с русского фронта. Он фактически так отчаянно нуждался в военной помощи, что даже предложил Великобритании направить экспедиционный корпус на Кавказ
[542]. В 1942 году, во время немецкого продвижения на юг России, он продолжал неуклонно настаивать на открытии второго фронта, хотя больше не говорил об экспедиционном корпусе союзников.
Неоднократные требования Сталина открыть второй фронт не прекратились даже тогда, когда Сталинградская битва в конце 1942 года ознаменовала поворот течения против Германии. Для Сталина таким привлекательным во втором фронте была, прежде всего, его отдаленность от Восточной и Центральной Европы, а также Балкан, где западные и советские интересы очевиднее всего вступили бы в противоречие. И это также гарантировало, что капиталисты не выйдут из войны без потерь. Характерно, что Сталин, даже когда настаивал на праве голоса при принятии союзниками военных решений на Западе, отказывал демократическим странам даже в минимальном доступе к советским военным планам и давал лишь самый минимум сведений о расположении советских войск.
Как потом выяснилось, союзникам удалось переключить как раз столько немецких дивизий на Италию — примерно 33, — сколько Сталин просил, требуя открыть второй фронт во Франции (он продолжал настаивать на цифре от 30 до 40)
[543]. И все-таки Сталин усиливал свои протесты против избрания южного стратегического варианта. С его точки зрения, главным недостатком этого варианта была географическая близость к странам, представлявшим собой предмет советских амбиций. Сталин настаивал на втором фронте в 1942 и 1943 годах по той же самой причине, по какой Черчилль настаивал на его отсрочке: потому что это оттянуло бы силы союзников от политически спорных районов.
В спорах по поводу причин холодной войны кое-кто из известных участников дискуссии утверждал, что отказ союзников открыть второй фронт в более ранние сроки обернулся неуступчивостью Сталина в Восточной Европе. Если следовать подобным доводам, получается, что задержка с открытием второго фронта вызвала гнев и цинизм Советского Союза гораздо больше, чем какой-либо еще фактор
[544]. Вряд ли, однако можно поверить в то, что старый большевик, только что заключавший пакт с Гитлером и ведший с нацистским руководителем переговоры о разделе мира, мог быть разочарован реальной политикой, если действительно в этом заключалась союзническая политика. Трудно себе представить, чтобы организатор показательных процессов и чисток, устроивший массовые убийства в Катыни, стал циником из-за стратегического решения подчинить военные цели политическим. Он разыгрывал гамбит со вторым фронтом точно так же, как делал все остальное, — холодно, расчетливо и реалистично.
Объединенный комитет начальников штабов в любом случае лишь отражал убеждения американского политического руководства, состоявшие в том, что следует отложить какие бы то ни было дискуссии на тему послевоенного устройства мира до окончательной победы. Это было роковое решение, определившее облик послевоенного мира и сделавшее холодную войну неизбежной.
