Но если Америка отказывалась защищать Европу, а британские попытки действовать в одиночку были заклеймены как империалистические, то доктрина «четырех полицейских» привела бы к такому же вакууму, к какому привела концепция коллективной безопасности в 1930-е годы. Без изменения американских представлений сопротивление советскому экспансионизму оказалось бы невозможным. К тому времени, когда Америка осознала бы опасность и вновь вступила в бой, результатом было бы как раз появление тех самых сфер влияния, которых Америка с такой силой избегала на протяжении всей войны, даже с менее благоприятной демаркационной линией. В итоге случилось так, что от геополитики отмахнуться оказалось невозможным. Америка была втянута в дела Европы; Япония и Германия восстанавливались для восстановления равновесия; а Советский Союз в течение 45 лет шел по пути создания напряженности и стратегического перенапряжения, что и привело его к краху в конце пути.
Азия представляла собой другую трудную проблему. Рузвельт включил в число «Большой четверки» Китай отчасти из вежливости, а отчасти для того, чтобы иметь азиатский якорь для своих глобальных планов. Однако Китай был еще в меньшей степени, чем Великобритания, способен выполнять возложенную на него Рузвельтом миссию. К концу войны он являлся слаборазвитой страной, раздираемой гражданской войной. Как же эта страна могла служить мировым полицейским? Когда Рузвельт обсуждал идею относительно «четырех полицейских» в Тегеране, Сталин задал резонный вопрос о том, как будут реагировать европейцы, если их споры должен будет пытаться регулировать Китай. Он добавил, что, по его мнению, Китай не будет достаточно сильным для подобной глобальной роли, и предложил вместо этого создавать региональные комитеты по поддержанию мира
[580]. Рузвельт отверг это соображение как ведущее к созданию сфер влияния; мир следовало защищать на глобальной основе и ни на какой иной.
И все же после того, как все эти окружающие Рузвельта противоречия разложены по полочкам, остается вопрос, нашел бы какой-то иной подход поддержку американского народа. Американцы, в конце концов, всегда были более склонны верить в то, что система, основанная на открытом отрицании демократических принципов, способна внезапно изменить свой курс, а не в то, что можно многому научиться на опыте предшествующих попыток мирного урегулирования, — ни одна из которых в реальной жизни не преуспела без равновесия или не существовала продолжительное время при отсутствии морального консенсуса.
Геополитический анализ Черчилля оказался гораздо более точным, чем рузвельтовский. И тем не менее нежелание Рузвельта рассматривать мир в геополитическом плане было оборотной стороной того же самого идеализма, который вовлек Америку в войну и позволил ей защитить дело свободы. Если бы Рузвельт следовал рецептам Черчилля, он, вероятно, улучшил бы переговорное положение Америки, но пожертвовал бы ее способностью выдержать противостояние в холодной войне, которое было еще впереди.
То, что Рузвельт во время войны прошел больше, чем «лишнюю милю» из известного выражения, то есть проделал многое, чтобы добиться успеха, стало предпосылкой тех великих инициатив, при помощи которых Америка восстановит глобальное равновесие, хотя Соединенные Штаты отрицали всякий раз, что занимались именно этим. Рузвельтовская концепция послевоенного мира, возможно, выглядела чересчур оптимистичной. Но в свете американской истории позиция такого рода, несомненно, представляла собой ту необходимую стадию, которую Америке следовало пройти, если она надеялась преодолеть предстоящий кризис. В итоге Рузвельт провел свое общество через два самых страшных кризиса за всю его историю. Он, безусловно, не сумел бы добиться успеха в этих начинаниях, если бы был слишком зациклен на понимании исторического релятивизма.
Война, однако, неизбежно окончилась созданием геополитического вакуума. Баланс сил был нарушен, а всеобъемлющий мирный договор оставался иллюзорным. Мир разделился на идеологические лагери. Послевоенный период превращался в продолжительную и болезненную борьбу за достижение урегулирования, которое ускользнуло от руководителей до окончания войны.
Глава 17
Начало холодной войны
Подобно Моисею, Франклин Делано Рузвельт видел Землю обетованную, но ему не дано было достичь ее. Когда он умер, союзные войска находились глубоко внутри Германии, а битва за Окинаву, как прелюдия к планируемому союзному вторжению на основные Японские острова, только началась.
Смерть Рузвельта 12 апреля 1945 года не была неожиданностью. Врач Рузвельта, встревоженный резкими колебаниями кровяного давления у пациента, в январе сделал вывод, что президенту удастся выжить, только если он будет избегать какой бы то ни было напряженности. При нагрузке, связанной с работой президентом, это заявление было равносильно смертному приговору
[581]. В какой-то безумный миг Гитлер и Геббельс, оказавшиеся в западне в окруженном Берлине, впали в заблуждение, поверив в то, что они станут скоро свидетелями повторения названного в учебниках немецкой историографии чудом Бранденбургского дома, когда в Семилетнюю войну, в то время как русские армии стояли у ворот Берлина, Фридрих Великий был спасен благодаря внезапной смерти русской правительницы и восшествию на престол дружественно настроенного царя. История, однако, не повторилась в 1945 году. Нацистские преступления обусловили, по крайней мере одну общую для всех союзников цель: ликвидировать нацистскую чуму.
Крах нацистской Германии и необходимость заполнить образовавшийся в результате этого вакуум силы привели к распаду военного партнерства. Цели союзников просто сильно расходились. Черчилль стремился не допустить господства Советского Союза в Центральной Европе. Сталин хотел, чтобы ему за советские военные победы и героические страдания русского народа заплатили территориальной монетой. Новый президент Гарри С. Трумэн поначалу стремился следовать заветам Рузвельта, направленным на закрепление союза. Однако к концу его первого президентского срока исчезли последние остатки гармонии военного времени. Соединенные Штаты и Советский Союз, два гиганта на периферии, теперь противостояли друг другу в самом центре Европы.
Социальное происхождение Гарри С. Трумэна настолько отличалось от происхождения его великого предшественника, что это даже трудно было себе представить. Рузвельт был признанным членом космополитичной политической элиты Северо-Востока США; Трумэн происходил из сельского среднего класса Среднего Запада. Рузвельт получал образование в лучших частных средних школах и университетах; Трумэн так и не поднялся выше уровня неполной средней школы, хотя Дин Ачесон должен был с восторгом и восхищением говорить, что он настоящий йелец в лучшем смысле этого слова. Вся жизнь Рузвельта была подготовкой к занятию высшей государственной должности в стране; Трумэн был продуктом политической машины Канзас-Сити.
Избранный на пост вице-президента лишь после того, как кандидатура первого выдвиженца Рузвельта Джеймса Бирнса была отклонена профсоюзным движением, Гарри Трумэн своей прошлой политической карьерой не подавал каких-либо особых признаков того, что из него выйдет исключительный президент. Не имея реального внешнеполитического опыта и руководствуясь лишь самыми неясными дорожными картами, оставшимися от Рузвельта, Трумэн унаследовал задачу завершения войны и строительства нового международного порядка, даже в то время как принятые в Тегеране и Ялте планы разваливались на части.
