Нянчиться с кем бы то ни было, а особенно с коммунистами, не было свойственно Трумэну. И все же он сделал героическую попытку. Первоначально ему более импонировал немногословный стиль Сталина, чем красноречие Черчилля. Он так писал матери: «Черчилль все время говорит, а Сталин просто хрюкает, но зато ты знаешь, что он хочет сказать»
[596]. На частном обеде 21 июля Трумэн выложился на всю катушку, как он потом признавался Дэвису: «…мне хотелось убедить его, что мы «действуем открыто» и заинтересованы в мире и нормальной международной обстановке, не имеем враждебных намерений по отношению к ним; что мы не хотим для себя ничего, кроме безопасности для нашей страны, мира, дружбы и добрососедских отношений, и что добиться этого есть наша совместная работа. Я «хватил через край», и, думаю, он мне верит. Я имею в виду, каждому слову»
[597]. К сожалению, у Сталина не было критериев для сравнения собеседников, выказывающих свою незаинтересованность в обсуждаемых ими вопросах.
Руководители на Потсдамской конференции старались избежать организационных проблем, так мешавших ходу Версальской конференции. Вместо того чтобы углубляться в детали и работать в цейтноте, Трумэн, Черчилль и Сталин сосредоточились на обсуждении общих принципов. Последующая работа по уточнению деталей мирных соглашений с побежденными державами «оси» и их союзниками была возложена на министров иностранных дел.
Даже с учетом этих ограничений, повестка дня конференции была весьма обширной, включая в себя репарации, будущее Германии и статус таких союзников Германии, как Италия, Болгария, Венгрия, Румыния, или таких партнеров, как Финляндия. Сталин дополнил этот перечень представленным им каталогом требований, в свое время врученным Молотовым в 1940 году Гитлеру и повторенным Идену годом позже. Эти требования включали в себя более благоприятные для России условия прохода через проливы, наличие советской военной базы на Босфоре и долю итальянских колоний. Повестка дня такого масштаба никак не могла быть рассмотрена уставшими главами правительств за двухнедельный срок.
Потсдамская конференция быстро превратилась в диалог глухих. Сталин настаивал на укреплении его сферы влияния. Трумэн и в меньшей степени Черчилль требовали отстаивания и поддержки своих принципов. Сталин пытался выставить условием советского признания Италии признание Западом навязанных Советским Союзом правительств Болгарии и Румынии. Тем временем Сталин настойчиво саботировал требования демократических стран провести свободные выборы в странах Восточной Европы.
В конце концов, каждая из сторон воспользовалась правом вето во всех возможных случаях. Соединенные Штаты и Великобритания отказались признать требование Сталина о выплате Германией репараций в размере 20 млрд долларов (половина которых должна была пойти Советскому Союзу), а также о выделении активов из своих зон на эти цели. С другой стороны, Сталин продолжал укреплять позиции коммунистических партий во всех странах Восточной Европы.
Сталин также воспользовался двусмысленностью текста Ялтинского соглашения в отношении рек Одер и Нейсе, чтобы продвинуть границы Польши еще дальше на запад. В Ялте было решено, что эти реки послужат демаркационной линией между Польшей и Германией, хотя, как уже было отмечено, никто, как представляется, не знал, что на самом деле существуют две реки под названием «Нейсе». Черчилль думал, что границей послужит восточная. Но в Потсдаме Сталин раскрыл, что он предназначил Польше всю территорию между восточной и западной реками под названием «Нейсе». Сталин четко рассчитал, что враждебность между Германией и Польшей станет и вовсе неустранимой, если Польша получит исторические германские территории, включая старинный немецкий город Бреслау, и изгонит оттуда более пяти миллионов немцев. Американский и британский руководители молча согласились со «свершившимся фактом», устроенным Сталиным, отговорившись малозначительной оговоркой о том, что они оставляют за собой окончательное мнение по вопросам границ до мирной конференции. Эта оговорка, однако, лишь увеличила зависимость Польши от Советского Союза и представляла собой немногим больше, чем пустое сотрясение воздуха, поскольку речь шла о территориях, откуда уже было изгнано немецкое население.
Черчилль приехал в Потсдам, не слишком прочно чувствуя себя дома. Действительно, ритм конференции был роковым образом прерван 25 июля 1945 года, когда британская делегация запросила устроить перерыв, чтобы выехать на родину и там ждать результатов всеобщих выборов, проводившихся впервые с 1935 года. Черчилль никогда больше не возвращался в Потсдам, потерпев сокрушительное поражение. Его место в качестве нового премьер-министра занял Клемент Эттли, а в качестве министра иностранных дел прибыл Эрнест Бевин.
Потсдам мало что решил. Многие из требований Сталина были отвергнуты: база на Босфоре, его заявка на советскую опеку над какой-либо из африканских территорий, принадлежавших Италии, а также стремление установить четырехсторонний контроль над Руром и добиться признания Западом поставленных Москвой правительств в Румынии и Болгарии. Трумэну тоже помешали исполнить ряд его предложений — прежде всего, проект интернационализации Дуная. Трем главам государства удалось-таки смастерить кое-какие соглашения. Так, был установлен четырехсторонний механизм по рассмотрению связанных с Германией вопросов. Трумэну удалось уговорить Сталина принять его точку зрения по репарациям: каждая держава будет получать их от своей зоны оккупации в Германии. Ключевой вопрос относительно западной границы Польши решили таким образом — Соединенные Штаты и Великобритания согласились на сталинскую линию по Одеру-Нейсе, но сохранили за собой право пересмотреть это решение в более поздний срок. Наконец, Сталин согласился оказать содействие в ведении войны против Японии. Многое осталось неопределенным и недоделанным, и, как это часто бывает, когда главы государств не могут договориться, вызывающие раздражение проблемы были переданы министрам иностранных дел для дальнейшего обсуждения.
Не исключено, наиболее значительный инцидент во время Потсдамской конференции был связан с событием, не предусмотренным официальной повесткой дня. В какой-то момент Трумэн отвел Сталина в сторону и сообщил ему о существовании у США атомной бомбы. Сталин, конечно, уже знал об этом от своих советских шпионов; собственно говоря, он узнал о ней задолго до самого Трумэна. С учетом его паранойи, Сталин, без сомнения, решил, что за сообщением Трумэна скрывается очевидная попытка запугивания. И предпочел никак не отреагировать на появление новой технологии и к ней отнестись, не демонстрируя особого любопытства. «Русский премьер, — писал Трумэн в мемуарах, — не выказал особого интереса. Он лишь сказал, что рад это слышать и что он надеется, что мы «должным образом используем его против японцев»
[598]. Такой и оставалась советская тактика в отношении ядерных вооружений до тех пор, пока у Советского Союза не появились свои собственные.
