Согласно Кеннану, коммунистическая идеология занимала центральное место в сталинском подходе к миру. Сталин рассматривал западные капиталистические державы как неизменно враждебные. Трения между Советским Союзом и Америкой, таким образом, не проистекают из какого-либо недопонимания или недоразумений в контактах между Вашингтоном и Москвой, но являются присущими для восприятия Советским Союзом внешнего мира:
«В этой [коммунистической] догме, основанной на альтруизме целей, они нашли оправдание своего инстинктивного страха перед внешним миром, оправдание диктатуры, без которой они не представляли себе управления государством, оправдание жестокости, без которой они не могли обойтись, жертв, которые они считали своим долгом принести. Во имя марксизма они жертвовали любыми моральными ценностями в своих методах и тактике. Сегодня они не могут без этого обойтись. Это фиговый листок их моральной и интеллектуальной респектабельности. Без этого они бы предстали перед лицом истории в лучшем случае в конце длинной череды жестоких и расточительных российских правителей, которые неумолимо подталкивали страну к достижению новых вершин военной мощи для того, чтобы обеспечить внешнюю безопасность своего слабого внутреннего политического режима…»
[620]
С незапамятных времен, как утверждал Кеннан, цари стремились расширить свои владения. Они старались подчинить себе Польшу и превратить ее в зависимую страну. Они рассматривали Болгарию как входящую в российскую сферу влияния. Они также рвались овладеть незамерзающим портом на Средиземном море, обеспечивающим контроль над черноморскими проливами.
«У истоков маниакальной точки зрения Кремля на международные отношения лежит традиционное и инстинктивное для России чувство незащищенности. Изначально это было чувство незащищенности аграрных народов, живущих на обширных открытых территориях по соседству со свирепыми кочевниками. По мере налаживания контактов с экономически более развитым Западом к этому чувству прибавился страх перед более компетентным, более могущественным, более организованным сообществом на этой территории. Но эта незащищенность внушала опасение скорее российским правителям, а не русскому народу, поскольку российские правители осознавали архаичность формы своего правления, слабость и искусственность своей психологической организации, неспособность выдержать сравнение или вхождение в контакт с политическими системами западных стран. По этой причине они все время опасались иностранного вторжения, избегали прямого контакта между западным миром и своим собственным, боялись того, что может случиться, если русский народ узнает правду о внешнем мире или же внешний мир узнает правду о жизни внутри России. И они искали пути к обеспечению своей безопасности лишь в упорной и смертельной борьбе за полное уничтожение конкурирующих держав, никогда не вступая с ними в соглашения и компромиссы»
[621].
Именно такими, как настаивал Кеннан, и были стоящие перед Советским Союзом цели, и никакие американские обхаживания их не изменят. Америке, как утверждал Кеннан, надлежит быть готовой к длительной борьбе; цели и философские принципы Соединенных Штатов и Советского Союза непримиримы.
Первое систематизированное представление о новом подходе воплотилось в меморандуме Государственного департамента, переданном межведомственному комитету 1 апреля 1946 года. Составленный заведующим Европейским отделом Государственного департамента Г. Фрименом Мэтьюзом меморандум представляет собой попытку перевести в основном философские наблюдения Кеннана в план оперативной внешнеполитической деятельности. Впервые американский политический документ трактует разногласия с Советским Союзом как особенность, присущую советской системе. Москву следует убеждать «в первую очередь дипломатическими средствами, а в конечном счете и при помощи военной силы, если понадобится, что ее нынешний внешнеполитический курс может только привести Советский Союз к катастрофе»
[622].
Означали ли эти смелые слова, высказанные менее чем через год после окончания Второй мировой войны, что Соединенные Штаты встанут на защиту каждого находящегося под угрозой района по всему обширному периметру советских границ? Мэтьюз отступил перед собственной смелостью и добавил два условия. Америка, как утверждал он, господствует на море и в воздухе; Советский Союз не имеет себе равных на суше. Обращая внимание на «нашу военную неэффективность на огромных пространствах евразийских земель», меморандум Мэтьюза ограничивает использование силы теми районами, где мощи «советских войск может быть противопоставлено оборонительное противодействие военно-морских, амфибийных и военно-воздушных сил США и их потенциальных союзников»
[623]. Второе условие предупреждает о недопустимости односторонних действий: «Устав Организации Объединенных Наций предоставляет наилучшие и наиболее неоспоримые средства, с помощью которых США могут воплотить в жизнь свое противодействие советской материальной экспансии»
[624].
Но где же могут быть выполнены эти два условия? Документ Мэтьюза оговаривает, что следующие страны или территории могут стать зонами риска: «Финляндия, Скандинавия, Восточная, Центральная и Юго-Восточная Европа, Иран, Ирак, Турция, Афганистан, Синьцзян и Маньчжурия»
[625]. Проблема в том, что ни одно из этих мест не находилось в пределах досягаемости соответствующих американских сил. Демонстрируя продолжающуюся переоценку Америкой возможностей Великобритании, меморандум обращается к ней, чтобы она выполнила ту самую роль балансира, которой американские лидеры всеми силами сопротивлялись еще несколько лет тому назад (см. шестнадцатую главу):
«Если Советская Россия должна быть лишена возможности получить гегемонию в Европе, Соединенному Королевству надлежит сохранять за собой роль главной державы Западной Европы в экономическом и военном отношении. Вследствие этого США… должны оказать всевозможную политическую, экономическую и, в случае необходимости, военную поддержку Соединенному Королевству в рамках Организации Объединенных Наций…»
[626]
