Как только Сталин вновь завел знакомую проповедь о неизбежности войны между капиталистами, его адепты поняли, что он вознамерился заверить и успокоить их. Согласно извилистой сталинской логике, перспектива конфликта между капиталистами означала, что война между ними и Советским Союзом не является неизбежной. Статья Сталина была, таким образом, указанием для советской дипломатии откладывать прямое столкновение до тех пор, пока внутренние конфликты между капиталистами в достаточной степени их не ослабят.
В 1939 году заявление подобного рода явилось сигналом готовности Сталина искать договоренности с Гитлером. Этот анализ, как утверждал Сталин, оставался правильным и теперь, в 1952 году. Он рассуждал так: учитывая, что война присуща капиталистам, они меньше рискуют, воюя друг с другом, чем если вступят в войну с Советским Союзом, поскольку «…если война между капиталистическими странами ставит вопрос только о преобладании таких-то капиталистических стран над другими капиталистическими странами, то война с СССР обязательно должна поставить вопрос о существовании самого капитализма»
[706].
Эти тяжеловесные теоретические построения являлись методом передачи Сталиным утешительных посланий капиталистам, особенно Соединенным Штатам. На деле он заявлял, что капиталистам нечего предпринимать упреждающие военные действия, поскольку Советский Союз не намеревается бросать вызов военного характера: «…капиталисты, хотя и шумят в целях «пропаганды» об агрессивности Советского Союза, сами не верят в его агрессивность, так как они учитывают мирную политику Советского Союза и знают, что Советский Союз сам не нападет на капиталистические страны»
[707].
Другими словами, капиталистам следует правильно понимать правила игры, которую вел Сталин: он хотел нарастить советскую мощь и влияние, но заблаговременно прекратил бы давление со своей стороны, чтобы не допустить войны.
Принимая во внимание, что Сталин знал, что такого рода идеологических пророчеств будет вполне достаточно для его товарищей, он понимал также, что его капиталистическим противникам потребуется гораздо более солидная плата. Для того чтобы ослабить напряженность и возродить надежду на возврат к старой игре натравливания капиталистов друг на друга, Москве надо было снять хотя бы часть давления, приведшего к тому, что Сталин называл искусственным чувством сплоченности внутри капиталистического мира.
Сталин предпринял подобное усилие на дипломатическом уровне и на понятном демократиям языке, когда 10 марта 1952 года выступил с так называемой «мирной нотой» по Германии. После многих лет конфронтации и неуступчивости Советский Союз внезапно оказался заинтересованным в урегулировании. Привлекая внимание к отсутствию мирного договора с Германией, Сталин передавал проект текста договора трем другим оккупационным державам, настаивая на том, чтобы он был рассмотрен «на соответствующей международной конференции с участием всех заинтересованных правительств» и чтобы договор был заключен «в самом ближайшем будущем»
[708]. «Мирная нота» призывала к созданию на основе свободных выборов объединенной, нейтральной Германии, которой будет разрешено иметь собственные вооруженные силы, причем все иностранные войска должны будут покинуть ее территорию в течение года.
Как бы то ни было, «мирная нота» содержала немало оговорок, позволявших оттягивать договоренность до бесконечности, даже если бы Запад признал принцип германского нейтралитета. Например, в проекте запрещались «организации, враждебные демократии и сохранению мира», которые, по советской терминологии, могли подразумевать все партии западного образца, — что уже имело место в Восточной Европе. И потом, стоило бы западным демократиям согласиться сесть за стол переговоров, как глава советской делегации, которым наверняка был бы упрямый Молотов или ему подобный, сделал бы все от него зависящее, чтобы ослабить связи Германии с Западом — советский бонус за принятие принципа нейтралитета, — ничего не платя за объединение Германии.
И тем не менее тон и точность выражений ноты Сталина предполагали, что ее цели выходят за рамки чисто пропагандистских и что, скорее всего, она является начальным ходом к переговорам, в которых впервые за послевоенный период Советский Союз, возможно, был готов заплатить значительную цену за ослабление напряженности. И что было весьма нетипичным, «мирная нота» Сталина включала в себя абзац, обозначающий некоторую гибкость: «Предлагая обсудить этот проект, Советское Правительство… выражает готовность рассмотреть и другие возможные предложения по этому вопросу»
[709].
Если бы Сталин предложил свою так называемую «мирную ноту» четырьмя годами ранее — до Берлинской блокады, чешского переворота и Корейской войны, — вполне вероятно, что она не допустила бы членства Германии в НАТО на корню. Действительно, вполне вероятно, что вопрос о членстве Германии в Североатлантическом альянсе даже никогда бы и не рассматривался. Поскольку нота имела в виду такого рода переговоры о будущем Европы, к которым призывал Черчилль как во время, так и после войны.
Однако в период, начиная с 1948 года, Североатлантический альянс уже был сформирован, а вооружение Германии началось. Европейское оборонительное сообщество (ЕОС), задуманное как политическое оформление перевооружения Германии, стало предметом дебатов в европейских парламентах. А в Федеративной Республике Аденауэр был избран канцлером, правда, большинством всего в один голос (предположительно его собственным), тайным голосованием в парламенте, в то время как находящиеся в оппозиции социал-демократы, будучи абсолютными демократами, настаивали на том, что надо добиваться объединения Германии, а не альянса с Западом.
Западные руководители отдавали себе отчет в том, что в случае, если они начнут рассматривать советское предложение, все эти инициативы будут заморожены, а если они будут заморожены, то уже никогда не смогут восстановить динамику. В ряде европейских парламентов, что самое главное, во Франции и Италии, коммунистическим партиям принадлежала примерно треть мест — та же самая пропорция была у коммунистов в Чехословакии до переворота. А западноевропейские коммунистические партии были горячими противниками всех мероприятий, связанных с атлантической или европейской интеграцией. Более того, договор, определяющий судьбу Австрии, обсуждался на переговорах уже седьмой год, а переговоры по перемирию в Корее уже приближались к своему второму году. Насколько известно было демократиям, насколько нам известно, судя по этой книге, целью призыва Сталина к началу переговоров вполне мог бы быть подрыв единства западных союзников и закрепление на орбите собственных сателлитов.
