Когда дело дошло до Ближнего Востока, Америка отказалась от роли, которую она сыграла в Греции и Турции, и не захотела принять в наследство европейское политическое господство, как и не позволила, чтобы их ассоциировали с колониальной традицией. Как Трумэн, так и Эйзенхауэр решительно выступил против британских военных действий в Иране или в Египте под неким предлогом, что споры подобного рода должны разрешаться через Организацию Объединенных Наций. На самом же деле они не хотели, чтобы их связывали колониальным наследием Великобритании, которое они совершенно справедливо сочли неприемлемым с юридической точки зрения.
И тем не менее Америка пострадала от собственных иллюзий, одна из которых заключалась в том, что движение за независимость в развивающемся мире якобы аналогично ее собственному опыту и что поэтому новые страны поддержат американскую внешнюю политику, стоит им только понять, что отношение США к колониализму резко отличается от отношения старых европейских держав. Но лидеры движения за независимость совершенно отличались от американских «отцов-основателей». Они использовали риторику демократии, но им недоставало силы той приверженности демократии, которой обладали авторы американской конституции, искренне верившие в систему «сдержек и противовесов» взаимоограничения властей. Подавляющее их большинство правило авторитарными методами. Многие были марксистами. И почти все усматривали в конфликте между Востоком и Западом возможность опрокинуть то, что они называли старой империалистической системой. Как бы Америка ни отмежевывалась от европейского колониализма, оказалось, что американских руководителей, к величайшему их огорчению, воспринимают в развивающихся странах как полезных вспомогательных помощников из империалистического лагеря, но не как настоящих партнеров.
В итоге Америка была втянута на Ближний Восток той же теорией сдерживания, предусматривавшей противостояние советской экспансии в любом регионе, и доктриной коллективной безопасности, которая поощряла создание организаций типа НАТО для противодействия фактической или потенциальной военной угрозе. И тем не менее по большей части страны Ближнего Востока не разделяли стратегических воззрений Америки. Они рассматривали Москву в первую очередь скорее как полезный рычаг для извлечения уступок у Запада, чем как угрозу своей независимости. Многие из этих новых стран умудрялись создавать впечатление, что захват их коммунистами более опасен для Соединенных Штатов, чем для них самих, и поэтому им нечего платить какую бы то ни было цену за защиту со стороны Америки. И, кроме всего прочего, популистские правители типа Насера не мыслили для себя будущего в отождествлении с Западом. Они хотели, чтобы изменчивая общественность стран Востока воспринимала их как людей, обеспечивших не только независимость, но и свободу маневра в дистанцировании от демократий. Неприсоединение для них было не только внешнеполитическим выбором, но и внутриполитической необходимостью.
Вначале ни Великобритания, ни Америка не осознали до конца, что собой представляет Насер. Обе страны действовали, исходя из предположения о том, что противостояние Насера их политике было вызвано неким конкретным набором обид, которые можно было бы загладить. И даже если для проверки истинности этой гипотезы существовал хотя бы один шанс, он был отброшен из-за существенных различий в подходе к проблеме со стороны демократических стран. Великобритания пыталась добиться от Насера признания ее исторического доминирования, а Соединенные Штаты пытались втянуть Насера в систему своей великой стратегии сдерживания. Советский Союз тотчас же увидел для себя возможность обойти с фланга «капиталистическое окружение» и завести себе новых союзников, снабжая их оружием, но (в отличие от Восточной Европы) не беря на себя ответственность за их внутреннюю форму правления. Насер умно использовал столкновение всех этих побудительных мотивов, чтобы противопоставить соперников друг другу.
Вливание советского оружия на неспокойный Ближний Восток ускорило этот процесс. Лучшим ответом со стороны Великобритании и Соединенных Штатов была бы изоляция Насера до тех пор, пока не стало бы очевидным, что советское оружие ничего ему не принесло. А затем, если бы Насер отказался от своих связей с Советским Союзом — или, что еще лучше, если бы его заменили на более умеренного руководителя, — следовало бы выступить с какой-либо щедрой дипломатической инициативой. Такой была американская стратегия в отношении Анвара Садата 20 лет спустя. В 1955 году демократические страны избрали противоположную тактику: они изо всех сил пытались умиротворить Насера, идя навстречу многим из его требований.
Как миражи в пустыне, надежды держав вне этого региона испарились, как только была сделана попытка воплотить их в жизнь. Великобритания обнаружила, что, как бы она ни старалась подсластить свое военное присутствие в регионе, она все равно не может сделать его приятным по вкусу для местных правительств. А шизофреническая политика Америки отделить себя от британской ближневосточной политики с тем, чтобы сделать Насера партнером Великобритании в масштабах глобальной антисоветской стратегии, так и не смогла стартовать. У Насера не было понятного стимула порвать связи с Советским Союзом. Его побудительные мотивы оказались прямо противоположными, и он пытался уравновешивать каждое из преимуществ, полученных от Соединенных Штатов, с каким-либо шагом в сторону либо Советов, либо радикальных нейтралов, а еще лучше и тех и других сразу. Чем больше Вашингтон пытался умиротворять Насера, тем больше хитрый египтянин тяготел к Советам, тем самым поднимая ставки и стараясь перекачать как можно больше выгод из Соединенных Штатов.
В надлежащее время Советский Союз тоже испытает разочарование от своего сотрудничества с группой неприсоединившихся стран. Ранние этапы проникновения на Ближний Восток приносили Советам одни лишь выгоды. За ничтожную плату со стороны Москвы демократические страны были выставлены Москвой в положение обороняющихся. Их внутриполитические конфликты нарастали, в то время как ширилось советское присутствие в тех районах, которые до этого безоговорочно входили в западную сферу влияния. Однако со временем страстные советские ближневосточные клиенты вовлекали Москву в риски, превосходившие по своим масштабам предполагаемые выгоды для Советов. И как только Советский Союз попытался соотнести риски со своим национальным интересом, это влекло за собой недовольство, если не сказать презрение, со стороны новоявленной клиентуры. Это позволяло западной дипломатии демонстрировать неспособность Советов добиваться выполнения целей своей клиентуры — кульминацией чего стал поворот Садата в сторону от Москвы, начавшийся в 1972 году.
Великобритания оказалась первой, кому пришлось распрощаться с иллюзиями относительно Ближнего Востока. Ее военная база вдоль Суэцкого канала считалась одним из последних значительных империалистических аванпостов, персонал которой насчитывал порядка 80 тысяч военнослужащих. И тем не менее Великобритания была не в состоянии держать крупные силы в зоне Суэцкого канала в условиях оппозиции со стороны Египта и без американской поддержки. В 1954 году под давлением Соединенных Штатов Великобритания согласилась вывести войска из своей Суэцкой базы в 1956 году.
Американские руководители пытались совместить два несовместимых политических курса: покончить с имперской ролью Великобритании и одновременно использовать остатки былого британского влияния для создания на Ближнем Востоке структуры сдерживания. Администрация Эйзенхауэра разработала концепцию «Северного пояса наций». В его состав входили Турция, Ирак, Сирия и Пакистан, а позднее его участником мог бы стать Иран. Являясь ближневосточной версией НАТО, этот блок имел бы целью сдерживать Советский Союз вдоль его южных границ.
