Вашингтон, опираясь на то, что советское заявление по вопросу общего принципа будет выполняться в будущем, проигнорировал два критически важных момента. Во-первых, утверждение, что вывод войск требует той же процедуры, что и их размещение. Это предоставляло Советскому Союзу право вето. Во-вторых, абзацы, конкретно относящиеся к Венгрии со зловещим предостережением относительно того, что Советский Союз «не позволит» поколебать то, что определялось как «социалистическими завоеваниями» в Венгрии, и будет защищать их вместе с другими социалистическими странами в случае необходимости:
«Защита социалистических завоеваний народно-демократической Венгрии является в данный момент главной и священной обязанностью рабочих, крестьян, интеллигенции, всего трудового венгерского народа.
Советское Правительство выражает уверенность, что народы социалистических стран не позволят внешним и внутренним реакционным силам поколебать основы народно-демократического строя. …Они будут укреплять братское единство и взаимопомощь социалистических стран для упрочения великого дела мира и социализма»
[800].
Страна, которая в заявлении названа «народно-демократической Венгрией», к тому моменту уже перестала себя так именовать и была на деле не способна защитить ни саму себя, ни так называемые социалистические завоевания. Надь, всю свою жизнь являвшийся кадровым работником компартии, не мог не понять всей важности советского предупреждения, а также тех перемен, которым он способствовал. И тем не менее Надь, оказавшись к этому времени зажатым между гневом собственного народа и неуступчивостью своих коммунистических союзников, поплыл по течению, которое он не мог ни контролировать, ни корректировать. В отличие от польского народа, венгры требовали не либерализации коммунистического режима, а его ликвидации, не равноправия с Советским Союзом, а полного с ним разрыва.
1 ноября, уже сформировав то, что, по существу, представляло собой коалиционное правительство, Надь предпринял последний, решающий шаг и объявил о нейтралитете Венгрии и выходе ее из Варшавского договора. Это также далеко переступало за пределы того, что предпринял Гомулка в Польше. В преисполненном достоинства заявлении, ставшем для него смертным приговором, Надь объявил по венгерскому радио следующее:
«Венгерское национальное правительство, преисполненное глубочайшим чувством ответственности перед венгерским народом и венгерской историей, выражая единодушную волю миллионов венгров, объявляет о нейтралитете Венгерской Народной Республики.
Венгерский народ, основываясь на собственной независимости и равенстве и в соответствии с духом Устава ООН, желает поддерживать истинно дружественные отношения со своими соседями, с Советским Союзом и всеми народами мира. Венгерский народ желает упрочения и дальнейшего углубления завоеваний национальной революции, не присоединяясь ни к какому военному блоку»
[801].
Одновременно Надь обратился к Организации Объединенных Наций с просьбой о признании нейтралитета Венгрии. Ответа он никогда не получал.
Пафос обращения Надя был сравним с безразличием, с которым оно было встречено так называемым мировым сообществом. Ни Соединенные Штаты, ни их европейские союзники не предприняли никаких шагов, чтобы побудить Организацию Объединенных Наций рассмотреть послание Надя в срочнейшем порядке. А Советы не поддавались никаким призывам к умеренности. Утром 4 ноября советские войска, стягивавшиеся в Венгрию в течение ряда дней, ударили без предупреждения и жестоко подавили венгерскую революцию. Янош Кадар, бывшая жертва сталинских чисток, которого Надь возвысил до уровня генерального секретаря коммунистической партии и который загадочным образом исчез за несколько дней до этого, вернулся вместе с советскими войсками, дабы установить новое коммунистическое правительство. Пал Малетер, командующий венгерской армией, был арестован в ходе переговоров о выводе советских войск с командующим советскими вооруженными силами в Венгрии. Надь, нашедший убежище в югославском посольстве, согласился с обещанием безопасного проезда в Югославию, но был арестован, как только покинул здание. Кардинал Миндсенти нашел убежище в американской миссии, где и оставался до 1971 года. Надь и Малетер были позднее казнены. Дух Сталина пребывал в добром здравии в Кремле.
И лишь 4 ноября Организация Объединенных Наций, в течение всего критического периода наращивания советских сил занимавшаяся исключительно осуждением Великобритании и Франции по поводу Суэца, обратилась, наконец, к тому, что уже стало венгерской трагедией. На резолюцию Совета Безопасности, призывающую Советский Союз к выводу своих войск, советский посол в ООН мгновенно наложил вето. На специальной сессии Генеральной Ассамблеи поставили на голосование аналогичную резолюцию, подтверждающую право Венгрии на независимость и требующую направления наблюдателей ООН в Венгрию. Это была вторая резолюция столь судьбоносного дня, тем временем Генеральная Ассамблея сформировала чрезвычайные силы ООН для Ближнего Востока. Резолюцию по Ближнему Востоку приняли единогласно, причем к консенсусу присоединились даже Великобритания и Франция. Резолюция по Венгрии была принята пятьюдесятью голосами против восьми при пятнадцати воздержавшихся. Советский блок голосовал против нее, в то время как лидеры группы неприсоединившихся стран, Индия и Югославия, воздержались, как и все арабские страны. Резолюция по Ближнему Востоку была претворена в жизнь, резолюция по Венгрии была проигнорирована.
После жестокого подавления венгерского восстания встал вопрос, могла ли более сильная и прозорливая западная дипломатия предотвратить или облегчить трагедию. Несомненно, советские войска в Венгрии получали в течение нескольких дней мощные подкрепления. Было ли по силам демократическим странам удержать их от удара? Американское правительство первым подняло знамя освобождения. Его пропаганда посредством радиостанции «Свободная Европа» породила взлет надежды, превзошедший даже то, что предсказывал Даллес в своей статье 1952 года в журнале «Лайф». Когда в Венгрии произошел взрыв, американское дипломатическое представительство в Будапеште, должно быть, передавало в Государственный департамент то, что знал каждый журналист: то, что политическая структура коммунистической Венгрии разваливается. Имея в своем распоряжении замечательную группу таких кремленологов, как Чарлз Болен, Ллевелин Томпсон, Фой Колер и Джордж Кеннан, которые могли бы давать советы, Государственный департамент (в противоположное трудно поверить) не мог не рассматривать хотя бы перспективную возможность советского военного вмешательства. В любом случае администрация Эйзенхауэра не сделала ни малейших попыток повысить издержки советской интервенции.
Во время венгерского бунта Америка вела себя не так, как требовала ее риторика. Нежелание пойти на риск начала войны ради уничтожения коммунистического контроля над Восточной Европой было четко выраженной американской политикой в течение десятилетия. Но нежелание Вашингтона всерьез рассмотреть любой вариант, не связанный с войной, с тем чтобы повлиять на ход событий, открыло огромную пропасть между тем, что Вашингтон провозглашал, и тем, что он на деле готов был поддерживать. Соединенные Штаты никогда не объясняли пределы поддержки еще не оперившемуся и не имеющему опыта венгерскому правительству. Ни по одному из имеющихся в их распоряжении каналов они не дали совета венграм, как закрепить свои завоевания, прежде чем предпринимать дальнейшие, уже необратимые, шаги. В своих контактах с советским руководством Соединенные Штаты в значительной степени полагались на официальные заявления, заканчивавшиеся тем, что создавались стимулы к свершениям совершенно противоположного свойства, чем те, на которые надеялась администрация Эйзенхауэра.
