На пресс-конференции 13 января 1959 года Даллес сделал еще один шаг и дал понять об исторической смене позиции Америки в отношении воссоединения Германии. После утверждения о том, что свободные выборы являются «естественным способом» объединения Германии, он добавил: «Но я не сказал бы, что это единственный способ, которым могло бы быть достигнуто объединение»
[825]. Он даже сделал намек на приемлемость какой-то формы конфедерации обоих германских государств: «Существуют самые разнообразные способы, при помощи которых соединяются вместе страны и народы…»
[826] И Даллес твердо дал понять, что ответственность за воссоединение Германии могла бы быть переложена с союзников на самих немцев, подрубая тем самым саму суть политики Аденауэра.
Немецкая реакция была предсказуемой, хотя никто не предсказывал ее. Вилли Брандт, тогдашний обер-бургомистр Берлина, заявил, что испытывает «потрясение и разочарование». Теория Даллеса об «агентах», как сказал Брандт, побудит Советы занять еще более «бескомпромиссную» позицию
[827].
Грубость не являлась нормальным стилем поведения Аденауэра. Он также в высшей степени восхищался Даллесом. Тем не менее он отреагировал на словесные упражнения Даллеса во многом схоже с тем, как Иден во времена Суэцкого кризиса. В беседе с послом Дэвидом Брюсом Аденауэр сделал эмоциональное заявление, утверждая, что высказывания Даллеса подрывают политику его правительства, стремящегося к объединению через Запад и на основе свободных выборов. «…Конфедерация в любой форме», как настаивал он, будет «абсолютно неприемлемой»
[828].
Разница в перспективном видении стала болезненно очевидна в середине января 1959 года, когда Аденауэр направил заместителя постоянного статс-секретаря по политическим вопросам Министерства иностранных дел Герберта Диттмана в Вашингтон, чтобы выразить «потрясение» по поводу советского предложения о мирном договоре с Германией и настоять на переговорной позиции, основанной на установившейся практике Запада. Коллега Диттмана, заместитель государственного секретаря Соединенных Штатов Ливингстон Мерчант, дал ясно понять, что в данном кризисе Аденауэр не может рассчитывать на традиционную для Даллеса всестороннюю поддержку. Даллес, как настаивал он, хочет избежать каких-либо «крайностей» и «усадить русских за стол переговоров». Немцам лучше всего было бы помочь нам «обеспечением нас новыми идеями»
[829]. По мере расширения кризиса, всякий раз, как только Америка и Великобритания просили высказать «новые идеи», они тем самым выдвигали эвфемизм, некое новое слово, означающее повышение статуса восточногерманского режима или поиск формулы удовлетворения некоторых советских требований.
Весьма странно, что Великобритания и Соединенные Штаты должны были бы подталкивать Германию на курс, почти наверняка ведущий к росту немецкого национализма, в то время как Аденауэр, в значительно меньшей степени доверявший своим согражданам, сохранял твердую решимость не подвергать их подобному искушению. Эйзенхауэр и Макмиллан полагались на смену убеждений немцев; Аденауэр же не мог забыть об их первородном грехе.
Макмиллан был первым, кто нарушил ряды. 21 февраля 1959 года он отправился самостоятельно в поездку в Москву для «переговоров зондирующего характера». Поскольку Аденауэр не одобрял все это предприятие с самого начала, да и среди союзников на этот счет консенсуса не существовало, «зондаж» Макмиллана по поводу возможных уступок, должно быть, сводился к уже знакомому набору «улучшений» в процедуре доступа вместе с обычным для британского премьера призывом к миру, основанным на личных отношениях между мировыми лидерами.
Хрущев истолковал визит Макмиллана как лишнее подтверждение сдвига в балансе сил и предзнаменование еще более благоприятных грядущих перемен. Во время визита Макмиллана Хрущев выступил с хвастливой речью, утверждая свои требования в бескомпромиссной форме. В последующей речи, уже после отбытия премьер-министра, он отклонил предположение Макмиллана о том, что хорошие личные взаимоотношения между мировыми лидерами облегчают путь к миру: «История учит, что границы государств меняются не на конференциях. Решения, принятые на конференциях, могут лишь отражать новый баланс сил. А он является результатом победы или поражения в конце войны или следствием других обстоятельств»
[830]. Это была неприкрытая пропаганда принципов Realpolitik, которая вполне могла прозвучать из уст Ришелье или Бисмарка.
После вспышки гнева со стороны Аденауэра Даллес отступил. 29 января он отказался от теории «агентов» и перестал намекать на то, что конфедерация может оказаться путем к германскому единству. Отход Даллеса от прежних позиций был, однако, по преимуществу тактическим. Не переменились ни убеждения, ни действующие лица. Как и во время Суэцкого кризиса двумя годами ранее, американская политика зависела от сведения воедино тончайших нюансов в различиях подходов Эйзенхауэра и Даллеса. Имея собственный анализ советской системы, Даллес, по всей вероятности, понимал точку зрения Аденауэра и, должно быть, в значительной степени ее разделял. Но, как и ранее, Даллес вынужден был представлять, каким именно образом соотносить свою стратегию с гораздо более упрощенным подходом со стороны Эйзенхауэра.
Причина в том, что, независимо от сказанного и сделанного, большинство вопросов, бывших предметом заботы Аденауэра, воспринимались Эйзенхауэром как сугубо теоретические, если не просто не относящиеся к делу. Повезло еще, что Хрущев не имел доступа к частным рассуждениям Эйзенхауэра по этому поводу. Не далее как 28 ноября 1958 года — то есть в день официального ультиматума Хрущева — Эйзенхауэр в телефонном разговоре с Даллесом отметил, что он положительно отнесся бы к идее вольного города без американских войск при условии, что Берлин и доступ в него находились бы под юрисдикцией Организации Объединенных Наций.
Когда президентские советники или члены кабинета расходятся в мнении со своим шефом, то они обязаны решить, настаивать ли на своем, пока расхождение еще носит чисто теоретический характер, или подождать момента принятия решения по существу. От ответа на этот вопрос зависит степень будущего влияния, поскольку президенты, как правило, являются лицами с сильной волей, расходиться с которыми можно лишь определенное число раз. Если советники предпочтут сделать предметом спора гипотетические случаи, то могут вызвать ненужное к себе предубеждение, так как президент способен передумать самостоятельно. С другой стороны, если они будут ждать самих событий, то эти советники рискуют вылететь с треском. Даллес выбрал срединный путь. Предостерегая Эйзенхауэра относительно «формальных соглашений», он предупредил, что для того, чтобы Берлин оставался свободным, необходимо присутствие американских войск
[831]. Как выяснилось, повода для принятия конкретного решения так и не настало. К тому времени Даллес был неизлечимо болен и через полгода, 24 мая 1959 года, скончался.
