Обе сверхдержавы продолжали маневрировать, пытаясь уточнить как свои обязательства, так и их пределы. В июле Кеннеди, значительно увеличив американский оборонный бюджет, призвал резервистов и отправил дополнительные силы в Европу. В августе 1961 года, когда стена была уже построена, Кеннеди направил 1500 военнослужащих по «автобану» через советскую зону, провоцируя Советы на то, чтобы они их остановили. Прибыв беспрепятственно, войска были встречены восторженной речью вице-президента Джонсона, который прилетел заранее, чтобы их приветствовать. Генерал Люсиус Клей, герой Берлинской блокады, отец воздушного моста 1948 года, был назначен личным представителем президента в Берлине. Кеннеди ставил на карту авторитет Америки в вопросе о свободе Берлина.
Хрущев вновь собственными маневрами загнал себя в такой же тупик, как и во времена администрации Эйзенхауэра. Его пустые угрозы вызвали такую американскую реакцию, которой он, как оказалось, уже не в состоянии противостоять. Сообщения от полковника Олега Пеньковского, знаменитого американского «крота» в системе советской военной разведки, раскрывали тот факт, что высокопоставленные советские офицеры были целиком и полностью осведомлены об отсутствии надлежащей боевой готовности и часто ворчали в обществе друг друга по поводу безрассудных выходок Хрущева
[840]. Еще в 1960 году Эйзенхауэр раскусил хрущевский блеф, сказав как-то посетителю, что в случае войны его гораздо больше заботило бы радиоактивное заражение местности от собственного оружия, чем возможность ответного удара со стороны Советского Союза. Став президентом, Кеннеди быстро понял, что Советский Союз уступает в общей стратегической мощи.
Состояние дел шло на пользу той стороне, которая желала бы сохранить статус-кво. В то же время Кеннеди был еще более откровенен, чем Эйзенхауэр, высказываясь по поводу нежелания идти даже на самый незначительный риск возникновения ядерной войны из-за Берлина. По пути домой после встречи с Хрущевым в Вене он выступил со следующими размышлениями: «…представляется особенно глупым рисковать гибелью миллиона американцев по поводу спора за право доступа по автобану… или в связи с тем, что немцы хотят воссоединения Германии. Если бы я собирался угрожать России ядерной войной, то по гораздо более крупным и важным поводам, чем эти»
[841].
Стратегия Эйзенхауэра бралась из первоначального сценария сдерживания. Он стремился блокировать Советы в любой ситуации, когда они бросали бы вызов Западу. Цели Кеннеди были более амбициозными. Кеннеди надеялся положить раз и навсегда конец советско-американскому конфликту путем прямых переговоров сверхдержав — и использовать Берлинский кризис как поворотный пункт. Таким образом, Белый дом при Кеннеди настаивал на большей гибкости дипломатии по Берлину и, в случае необходимости, даже на ее одностороннем характере. Для Эйзенхауэра Берлин был вызовом, который надо было выдержать и перетерпеть; для Кеннеди это была промежуточная станция на пути осуществления его плана достижения нового мирового порядка. Эйзенхауэр или Даллес выступили бы с рецептами, как отвести конкретную угрозу; Кеннеди желал ликвидировать постоянное препятствие к миру.
Различным было также и отношение обоих президентов к НАТО. В то время как Эйзенхауэр командовал объединенными силами в Европе в военный период, Кеннеди участвовал в войне на Тихом океане, где американские усилия носили в гораздо большей степени национальный и односторонний характер. Кеннеди не был готов предоставлять союзникам право вето на переговорах и, поистине, предпочитал иметь дело непосредственно с Советским Союзом, что со всей очевидностью следует из президентской директивы государственному секретарю Дину Раску, датированной 21 августа 1961 года, то есть через неделю после возведения Берлинской стены:
«Как график переговоров, так и суть позиции Запада остаются неурегулированными, и я больше не верю в то, что удовлетворительный прогресс может быть достигнут на одних лишь четырехсторонних переговорах. Полагаю, что нам следует срочно выработать твердую позицию США по обоим этим вопросам и дать ясно понять, что мы не потерпим вето со стороны любой другой державы.
…Мы должны на этой неделе недвусмысленно довести до сведения трех наших союзников, что именно это мы намереваемся сделать, а они могут либо согласиться с нами, либо отойти в сторону»
[842].
Во исполнение этой директивы Дин Раск отказался от четырехсторонних переговоров в пользу прямого диалога с Москвой. Раск и Громыко той осенью встречались несколько раз в Организации Объединенных Наций. Другие разговоры велись между послом Томпсоном и Громыко в Москве. И тем не менее Советы ни за что не соглашались даже на повестку дня переговоров по берлинскому вопросу.
Проблема была в том, что каждая сторона находилась в свойственной ядерному веку западне. Они могли воспользоваться ядерными силами, чтобы обеспечить собственное выживание, но ядерное оружие не могло послужить целям позитивных перемен. Каким бы ни был рассчитан теоретический уровень превосходства, риск ядерной войны не шел ни в какое сравнение с достигаемыми целями. Даже пятипроцентный риск возникновения войны неприемлем, если следствием явится полное уничтожение собственного общества, а фактически — цивилизации. Тогда в итоге каждая сторона начинает отступать перед лицом риска возникновения войны.
В то же самое время ни одна из сторон не в состоянии подменить дипломатию силой. Несмотря на рост напряженности, аргументы в пользу статус-кво всегда представляются сильнее побуждений изменить его. В стане демократических стран оказалось невозможно достичь общего консенсуса; с коммунистической стороны хвастовство Хрущева, должно быть, пробудило у его коллег настолько большие ожидания, что даже крупные уступки, на которые готов был пойти Запад, могли показаться недостаточными кремлевским сторонникам жесткого курса. В конце концов Хрущев попытался выйти из тупика посредством своей катастрофичной авантюры с размещением ракет на Кубе, которая показала, насколько высоки были ставки, чтобы военная сила могла повлиять на дипломатию.
Эти ведущие к застою тенденции обрекали на неудачу усилия администрации Кеннеди вырваться из тупика посредством дипломатических инициатив. Любые уступки, по возможности приемлемые для Хрущева, ослабили бы Североатлантический альянс, а любое урегулирование, терпимо воспринимаемое демократическими странами, ослабило бы Хрущева.
Усилия администрации Кеннеди найти в перечне советских требований такие, которые можно было бы удовлетворить без всякого риска, были обречены на неудачу. 28 августа 1961 года Макджордж Банди, советник Кеннеди по национальной безопасности, подвел итог размышлениям Белого дома в памятной записке президенту: «Главная нить рассуждений тех, кто в настоящее время работает над содержанием нашей переговорной позиции, состоит в том, что мы можем и обязаны сделать существенный сдвиг в направлении признания ГДР, границы по Одеру́—Нейссе, заключения пакта о ненападении и даже принятия идеи двух мирных договоров»
[843]. В памятной записке не указывалось, что Соединенные Штаты ожидают получить взамен.
