Это, однако, вовсе не означало, что Великобритания соглашалась с американскими философскими воззрениями на международные отношения. Британцы никогда не разделяли американской точки зрения на человека как на совершенное творение и вовсе не были склонны пропагандировать моральные принципы. С точки зрения их философии британские руководители, как правило, придерживались взглядов Гоббса
[856]. Ожидая от человека худшего, они редко бывали разочарованы. Во внешней политике Великобритания всегда склонялась к применению на практике удобной для себя формы нравственного эгоизма: что хорошо для Великобритании, считалось хорошим также и для всего остального мира.
Нужна была значительная доля уверенности в себе, не говоря уже о врожденном чувстве превосходства, для того чтобы проводить в жизнь подобную концепцию. Когда в XIX веке один французский дипломат сказал британскому премьер-министру Пальмерстону, что Франция уже привыкла к тому, что Пальмерстон в последний момент дипломатической игры вынимает карту из своего рукава, смелый англичанин ответил: «Карты туда кладет сам Господь». И все же Великобритания прибегала к национальному эгоизму на практике с таким интуитивным чувством меры, что ее претензия на воплощение всеобщего блага часто была оправдана.
Именно при Макмиллане завершился переход Великобритании от могущества к влиянию. Он решил ввести британскую политику в русло американской политики и расширить для Великобритании рамки выбора, умело строя отношения с Вашингтоном. Макмиллан никогда не оспаривал философские или концептуальные вопросы и редко бросал открытый вызов ключевым направлениям американской политики. Он с готовностью уступал Вашингтону центральное место на сцене, но зато стремился влиять на ход драмы из-за кулис. Де Голль часто вел себя шумно, чтобы игнорировать его было болезненно; Макмиллан же сделал для Соединенных Штатов процесс улаживания дел в связи с мнением Великобритании настолько легким, что игнорировать его было бы просто неловко.
Тактика Макмиллана в период Берлинского кризиса включала в себя и этот подход. Доступ в Берлин не казался ему стоящим ядерной катастрофы. С другой стороны, риск потери связей с Америкой оказался бы еще большим проклятием. Он встал бы плечом к плечу с Америкой даже в случае ядерного противостояния, что в плане гарантий было бы слишком для большинства других союзников. Однако, прежде чем пришлось бы сделать окончательный выбор, Макмиллан был полон решимости выявить все имеющиеся в наличии альтернативы. Делая вид, что действует добровольно, он принял на себя роль главного на Западе глашатая мира, сдерживающего поспешные американские действия и демонстрирующего британской общественности, что «ее руководители не жалеют усилий для достижения взаимопонимания и договоренности»
[857].
Средство быстро превратилось в самоцель. Макмиллан был в достаточной степени уверен в своих способностях, чтобы попытаться вырвать жало у советского вызова путем вовлечения в умело организованные переговоры. По мнению Макмиллана, сам по себе дипломатический процесс мог бы послужить обезвреживанию содержащихся в ультиматумах Хрущева угроз, используя безрезультатные переговоры, проводя их несколько раз подряд один за другим, чтобы отодвинуть любые крайние сроки, назначенные импульсивным советским лидером.
К крайнему неудовольствию Аденауэра, Макмиллан предпринял 11-дневную поездку в Советский Союз в феврале — марте 1959 года, даже несмотря на то, что к тому моменту Хрущев уже повторил свой ультиматум несколько раз. Макмиллан не добился ничего существенного, зато Хрущев воспользовался его приездом, чтобы повторить изначальные угрозы. Тем не менее премьер-министр неутомимо и целенаправленно добивался установления графика проведения серии конференций в качестве наиболее практичного средства обхода установленных Хрущевым крайних сроков. Он так вспоминал в своих мемуарах:
«Я очень хотел продвинуть концепцию серии встреч, постепенно переходящих от рассмотрения одного пункта к рассмотрению другого пункта, чтобы «мирное сосуществование» (пользуясь жаргоном того времени) — если не мир как таковой — безраздельно царствовало в мире»
[858].
Однако когда переговоры становятся самоцелью, то отдаются на милость той стороны, которая в наибольшей степени готова их прервать или, по крайней мере, способна создать подобное впечатление. Именно таким образом Хрущев оказался в состоянии определять, что конкретно может «быть предметом переговоров». Желая не прекращать диалога, Макмиллан проявлял чудеса изобретательности, умело выискивая в советской повестке дня какие-то темы, которыми можно было бы относительно безопасно заниматься. На следующий день после получения официальной ноты Хрущева по Берлину от 27 ноября 1958 года Макмиллан писал своему министру иностранных дел Селвину Ллойду: «Мы не сумеем избежать переговоров. Как их следует вести? Обязательно ли они приведут к обсуждению будущего объединенной Германии и возможных «планов разъединения»?»
[859]
Общей чертой различных планов разъединения было установление зон ограничения вооружений в Центральной Европе, в которые определили Германию, Польшу и Чехословакию, и вывод из этих стран ядерного оружия. Для Макмиллана и в меньшей степени для американских руководителей размещение такого оружия носило в первую очередь символический характер. Поскольку в основе ядерной стратегии лежало положение об опоре на американский ядерный арсенал (подавляющая часть которого располагалась за пределами Европейского континента), обсуждение плана разъединения сил с Советами представлялось для Макмиллана относительно безобидным способом выигрыша времени.
Аденауэр выступал против любого из этих планов, поскольку, если бы ядерное оружие было выведено из Германии, оно должно было бы вернуться в Америку, и тем самым разрывалось бы то, что Аденауэр считал критически важным политическим связующим элементом ядерной обороны между Европой и Америкой. Его доводы — или, по крайней мере, доводы его экспертов по вопросам обороны — состояли в том, что до тех пор, пока ядерное оружие размещено на немецкой земле, Советский Союз не рискнет напасть на Центральную Европу, не разрушив этого вида вооружений. А так как это потребует ядерной атаки, то американский ответный удар последовал бы автоматически.
