Одна из главных задач, стоящих перед государственным деятелем высшего уровня, состоит в том, чтобы понять, какие вопросы действительно связаны друг с другом и как ими можно воспользоваться, чтобы усилить свою позицию по каждому из них. В большинстве случаев политик не обладает большими возможностями выбора; в конце концов, события связывает друг с другом реальность, а не политика. Роль государственного деятеля заключается в том, чтобы распознать взаимосвязь там, где она существует на деле, — другими словами, создать цепь поощрений и санкций для достижения наиболее благоприятного результата.
Эти взгляды Никсон отразил в письме членам кабинета, занятым национальной безопасностью, 4 февраля 1969 года, то есть через две недели после принесения присяги при вступлении в должность президента:
«…Я действительно верю в то, что кризис или конфронтация в каком-то одном месте и реальное сотрудничество в каком-то другом не могут продолжаться одновременно. Я понимаю, что предыдущая администрация придерживалась того мнения, что если у нас появляется общий интерес по какому-либо вопросу совместно с СССР, то мы должны стремиться к достижению соглашения и пытаться оградить его по мере возможности от превратностей конфликтных ситуаций в каких-то других сферах. Это вполне применимо к таким многочисленным двусторонним и реальным делам, как культурные и научные обмены. Но в том, что касается критических проблем нынешнего времени, я считаю, что мы должны стремиться к продвижению на достаточно широком фронте, чтобы дать понять, что мы видим определенную взаимосвязь между политическими и военными проблемами»
[1005].
Дебаты по поводу «увязки» продолжались так долго, что смогли скрыть всю простоту основополагающих предложений команды Никсона. Холодная война представляла собой отношения противоборства между двумя сверхдержавами. Никсон сказал не больше, — но также и не меньше — того, что, с его точки зрения, было бы абсурдным выбирать для улучшения ситуации одну область взаимоотношений и продолжать конфронтацию во всех остальных. Избирательный подход к ослаблению напряженности представлялся для Никсона и его советников стратегией, гарантированно подрывающей позиции демократических стран. Не было смысла в том, чтобы такой сложный и загадочный вопрос, как контроль над вооружениями, использовать как лакмусовую бумагу для определения перспектив мира, в то время как советское оружие подпитывало конфликт на Ближнем Востоке и убивало американцев во Вьетнаме.
Концепция «увязки» столкнулась со штормами во внешнеполитическом сообществе. Американский внешнеполитический аппарат в основном укомплектован людьми, посвятившими себя тому, что в американском обществе считается неординарной карьерой, ради возможности провозглашать и претворять в жизнь свои взгляды по поводу лучшего из миров. Более того, их мнения оттачиваются системой, в которой политика рождается в результате бюрократических схваток, которые, как позднее подчеркивал государственный секретарь Джордж Шульц, никогда не находят своего решения. Разбитая на группы конкретных, а по временам изолированных друг от друга инициатив, касающихся в высшей степени специфических проблем, американская внешняя политика весьма редко трактуется с точки зрения какой-либо обобщающей концепции. У специальных ведомственных методов имеется много — и все более страстно увлеченных своим делом — представителей, чем они есть у обобщающей стратегии, у которой вообще может и не быть сторонников. Нужен, как правило, невероятно сильный и решительный президент, знающий все вашингтонские ходы и выходы, чтобы сломать эту традицию.
Попытка Никсона увязать начало переговоров по стратегическим вооружениям с прогрессом по политическим вопросам шла вразрез со страстной убежденностью специалистов по контролю над вооружениями, которые жаждали ограничить гонку вооружений, и кремленологами, которые были убеждены в том, что американская внешняя политика должна укреплять позиции кремлевских «голубей» против кремлевских «ястребов» в их предполагаемых политических спорах. Бюрократия урезала очерченную в письме президента политическую линию, провозгласив контроль над вооружениями как самоцель и преднамеренно организовав утечку информации в прессу. Хотя эти сведения никогда не были «санкционированы», они также никогда не были и дезавуированы. 18 апреля 1969 года в «Нью-Йорк таймс» «официальные лица» описывали соглашения по вопросам вооружений с Советским Союзом как «первостепенную цель внешней политики Никсона»
[1006]. 22 апреля «Таймс» ссылалась на «американских дипломатов», предсказывавших начало переговоров по ограничению стратегических вооружений (ОСВ) в июне
[1007]. 13 мая «Вашингтон пост» процитировала источники в администрации в том отношении, что к 29 мая будет установлена дата начала переговоров
[1008]. Этот совокупный нажим с целью достижения прогресса в корректировке заявленной позиции Никсона об увязке контроля над вооружениями с политическими вопросами никогда не проявлялся как прямой вызов, вместо этого применялась тактика публикаций изо дня в день таких комментариев, которые сглаживали углы, формируя позицию, предпочтительную для бюрократии.
Аналитики из неправительственных кругов вскоре выступили с собственной критикой. 3 июня 1969 года «Нью-Йорк таймс» назвала американские торговые ограничения, увязываемые с прочими вопросами, «обреченными на провал». Они были «порождением политики холодной войны», «несовместимыми с выдвинутой администрацией Никсона теорией о том, что уже настало время переходить от эпохи конфронтации к эпохе переговоров и сотрудничества»
[1009]. «Вашингтон пост» выдвинула аналогичный аргумент. «Реальность чересчур сложна и неприятна, — писала она 5 апреля, — чтобы позволить любому президенту поверить в то, что он сможет навести порядок в своих делах. Контроль над вооружениями обладает независимой ценностью и срочностью и не имеет никакого отношения к разрешению политических вопросов»
[1010]. Никсон намеревался расширить рамки диалога с Москвой путем отсрочки переговоров по ОСВ. Бюрократическая движущая сила и философские разногласия объединились, чтобы свести на нет те активы, которые Никсон намеревался сэкономить на будущее.
