Но если существовала реальная опасность советского нападения на Китай летом 1969 года, для постепенного развертывания столь сложных маневров могло не хватить времени. В силу этого Никсон пошел, вероятно, на самый смелый шаг за все время своего пребывания на посту президента и предупредил Советский Союз, что Соединенные Штаты не останутся в стороне, если тот нападет на Китай. Независимо от тогдашнего отношения Китая к Соединенным Штатам, Никсон и его советники считали независимость Китая обязательной для глобального равновесия и полагали дипломатические контакты с Китаем существенно важными в плане гибкости американской дипломатии. Предупреждение Никсона Советам явилось также материальным подтверждением нового акцента администрации на том, чтобы политика Америки опиралась на тщательный анализ национального интереса.
Озабоченный наращиванием советской военной мощи вдоль китайской границы, Никсон санкционировал твердое, допускающее двойное толкование заявление от 5 сентября 1969 года, гласившее, что Соединенные Штаты «глубоко озабочены» в связи с китайско-советской войной. Заместителю государственного секретаря Эллиоту Ричардсону было поручено огласить послание; занимая достаточно высокое в иерархическом плане место, чтобы исключить всякие сомнения в том, что он уполномочен говорить президентом, Ричардсон в то же время не был столь заметной фигурой, чтобы его слова воспринимались как прямой вызов Советскому Союзу:
«Мы не стремимся воспользоваться ради собственной выгоды враждебностью между Советским Союзом и Китайской Народной Республикой. Идеологические разногласия между двумя коммунистическими гигантами нас не касаются. Однако мы не можем не быть глубоко озабочены эскалацией этой ссоры и превращением ее в массированное нарушение международного мира и спокойствия»
[1016].
Когда страна отказывается от намерения воспользоваться в своих интересах конфликтом между двумя другими сторонами, это фактически означает, что у нее есть возможности это сделать и что обе стороны поступят правильно, работая над сохранением нейтралитета. Так, когда страна выражает «глубокую озабоченность» по поводу изменения военных обстоятельств, она этим желает сообщить, что будет оказывать содействие — неким, пока конкретно не указываемым способом — жертве того, что она определит как агрессию. Никсон был уникальным среди американских президентов XX века, проявив подобным образом готовность поддержать страну, с которой у Соединенных Штатов не было дипломатических отношений на протяжении 20 лет и с которой у его администрации пока еще не было никаких контактов ни на каком уровне, а китайские дипломаты и средства массовой информации клеймили американский «империализм» на каждом шагу. Это означало возврат Америки в мир Realpolitik.
Чтобы подчеркнуть этот новый подход, важность улучшения отношений между Китаем и Соединенными Штатами особо подчеркивалась в каждом из ежегодных президентских докладов по вопросам внешней политики. В феврале 1970 года — еще до того, как возникли прямые контакты между Вашингтоном и Пекином, — в докладе содержался призыв к переговорам с Китаем по практическим вопросам и подчеркивалось, что Соединенные Штаты не могут объединяться с Советским Союзом против Китая. Это, конечно, было обратной стороной предупреждения Москве; подразумевалось, что подобный выбор всегда имелся в распоряжении Вашингтона, если обстоятельства принудят его сделать. В докладе, представленном в феврале 1971 года, вновь подтверждалась готовность Америки установить контакт с Китаем, Китай заверялся в отсутствии у Америки враждебных по отношению к нему намерений:
«Мы готовы установить диалог с Пекином. Мы не можем согласиться с его идеологическими принципами, а также с пониманием того, что коммунистический Китай должен осуществлять гегемонию над всей Азией. Но мы также не желаем ставить Китай в такое положение в международном плане, которое бы препятствовало ему в защите законных национальных интересов»
[1017].
И вновь в докладе подтверждался нейтралитет Америки в конфликте между двумя крупнейшими коммунистическими центрами:
«Мы ничего не предпримем, чтобы обострить этот конфликт — или его поощрять. Абсурдно предполагать, что мы должны объединиться с одной из сторон против другой…
В то же время мы не можем позволить ни коммунистическому Китаю, ни СССР диктовать нам политику и образ действий по отношению к противоположной стороне. …Мы должны будем судить о Китае, как и об СССР, не по их риторике, а по их действиям»
[1018].
Демонстративный отказ от объединения с любым из коммунистических гигантов служил предложением каждому из них улучшить отношения с Вашингтоном и предупреждением каждому относительно последствий продолжения враждебности. В том смысле, в каком Китай и Советский Союз в состоянии были сделать расчет, что они либо нуждаются в американской доброй воле, либо опасаются американского шага в направлении их противника, у них обоих появлялся стимул к улучшению отношений с Вашингтоном. И каждому из них было сказано как можно яснее — действительно все могли это прочитать, — что предпосылкой для сближения с Вашингтоном является отказ от угроз жизненно важным американским интересам.
Как выяснилось, оказалось легче обрисовать новую структуру отношений с Китаем, чем претворить ее в жизнь. Изоляция в отношениях между Америкой и Китаем была до такой степени полной, что ни одна из стран не знала, как вступить в контакт с другой или как найти общий язык, чтобы убедить другую сторону, что сближение не задумывается как ловушка.
Китай испытывал больше трудностей, отчасти потому, что дипломатия Пекина была до такой степени тонкой и непрямой, что большая часть его шагов просто не воспринималась в Вашингтоне. 1 апреля 1969 года — через два месяца после того, как Никсон принял присягу при вступлении в должность, — в докладе Линь Бяо, китайского министра обороны, которого вскоре должны были провозгласить преемником Мао, на IX съезде Коммунистической партии Китая впервые не прозвучало стандартное до сих пор утверждение, что Соединенные Штаты являются главным врагом Китая. Когда Линь Бяо назвал Советский Союз по крайней мере равной с ними угрозой, это означало, что выполнено основополагающее условие дипломатии треугольника. Линь Бяо также повторил заявление, сделанное в 1965 году Мао Цзэдуном в беседе с журналистом Эдгаром Сноу, — что у Китая нет вооруженных сил за рубежом и нет намерений воевать с кем-либо, если на его территорию не будет совершено нападения.
Одной из причин, почему не последовало реакции на сигналы Мао, была существенная переоценка Китаем значения личности Эдгара Сноу в Америке. Сноу, американский журналист, издавна симпатизировавший китайским коммунистам, считался пекинскими лидерами лицом, пользующимся особым доверием в Соединенных Штатах по китайским делам. Вашингтон, однако, воспринимал его как инструмент в руках коммунистов и не был готов доверять ему свои тайны. Жест Мао, поставившего Сноу рядом с собой на трибуне на параде по случаю китайского Дня независимости в октябре 1970 года, выпал из нашего поля зрения. То же самое произошло с интервью, данное Мао Цзэдуном Сноу в декабре 1970 года, во время которого тот пригласил Никсона посетить Китай либо туристом, либо американским президентом. Хотя Мао распорядился, чтобы его переводчица передала свои записи Сноу (чтобы удостовериться в точности перевода), Вашингтон так и не узнал об этом приглашении до того момента, когда вопрос, связанный с визитом Никсона, уже через несколько месяцев после этого был урегулирован по другим каналам.
