В то время как администрация Никсона продолжала действовать спокойно, чтобы разрешить этот вопрос с послом Добрыниным, Джексон изобрел оригинальное средство публичного оказания давления на Советский Союз. В рамках встречи в верхах 1972 года было подписано соглашение между Соединенными Штатами и Советским Союзом, предоставляющее Советскому Союзу статус наиболее благоприятствуемой нации в обмен на урегулирование оставшихся со времен войны долгов по ленд-лизу. В октябре 1972 года Джексон предложил поправку, запрещавшую предоставление статуса наиболее благоприятствуемой нации любой стране, искусственно ограничивающей эмиграцию. Это был блестящий в тактическом отношении ход. Статус наиболее благоприятствуемой нации звучит гораздо значительнее, чем он является на самом деле. Он означает всего лишь отсутствие дискриминации; этот статус не дает никаких особых привилегий, но просто предоставляет его обладателю привилегии, имеющиеся у всех стран, с которыми Соединенные Штаты поддерживают нормальные торговые отношения (на то время их было более 100). Статус наиболее благоприятствуемой нации способствует развитию нормальной торговли на базе коммерческой взаимности. С учетом состояния советской экономики объем такой торговли, как ожидалось, не мог быть большим. При помощи поправки Джексона удалось достичь того, что советская эмиграционная практика стала предметом не открытой дипломатической деятельности, а законодательной деятельности американского конгресса.
По существу вопроса между администрацией и Джексоном разногласий не было. На самом деле администрация заняла твердую позицию по ряду других вопросов, связанных с правами человека. Например, я неоднократно и настойчиво обращался к Добрынину по поводу писателя-диссидента Александра Солженицына, что способствовало его отъезду из Советского Союза. Джексон, однако, не был сторонником тихой дипломатии применительно к правам человека и настаивал на том, чтобы американская приверженность к этому делу подтверждалась демонстративно — чтобы успехи превозносились, а неудачи вели к санкциям.
Вначале давление со стороны конгресса служило полезным подкреплением усилий администрации в том же направлении. Вскоре, однако, различие перестало быть чисто методическим. Никсон, который был автором концепции поощрения еврейской эмиграции, делал это в качестве гуманного жеста (а возможно, в какой-то степени и политического, хотя он никогда не пользовался этим публично). Но он проводил черту, не позволявшую подчинять весь комплекс отношений между Востоком и Западом вопросу еврейской эмиграции, так как не считал, что американский национальный интерес до такой степени связан с этим вопросом.
Для Джексона и его сторонников вопрос еврейской эмиграции был заменителем идеологической конфронтации с коммунизмом. Неудивительно, что каждую советскую уступку они рассматривали как подтверждение успешности их тактики давления. Советские руководители отменили налог на выезд — вследствие ли представлений со стороны Белого дома, в силу ли поправки Джексона или благодаря и тому и другому, что наиболее вероятно, хотя мы сможем точно узнать окончательный ответ лишь тогда, когда откроются советские архивы. Ободренные критики администрации потребовали увеличения вдвое численности еврейской эмиграции и снятия запретов на эмиграцию других национальностей в соответствии со схемой, подлежащей одобрению со стороны Соединенных Штатов. Силами сторонников Джексона были также законодательно оформлены ограничения по займам и кредитам Советскому Союзу со стороны Экспортно-импортного банка (поправка Стивенсона), так что в коммерческих вопросах Советский Союз в итоге оказался в худшем положении после начала разрядки по сравнению с ситуацией до начала ослабления напряженности между Востоком и Западом.
Будучи руководителем страны, которая только начинала приходить в себя после изнурительной войны и вступала в полосу кризиса президентской власти, Никсон шел только на такие риски, которые требовала его концепция национального интереса и которые его страна была бы готова поддержать. Тем не менее его критики хотели, чтобы американская дипломатия довела советскую систему до краха посредством требования односторонних уступок в деле контроля над вооружениями, ограничения торговли и стимулирования защиты прав человека. В этом деле произошло кардинальное изменение позиций ряда основных участников общенациональных дебатов. «Нью-Йорк таймс» в одной из передовых статей в 1971 году предупреждала о том, что «тактика ограничения торговли с Америкой в качестве рычага для получения уступок когда-нибудь потом и по поводу не связанных с этим вопросов в еще меньшей степени способна положительно повлиять на советскую политику, чем сама торговля…»
[1031]. Через два года тот автор передовиц сменил курс. Он осудил поездку министра финансов Джорджа Шульца в Советский Союз, объявив ее свидетельством того, что «администрация до такой степени заинтересована в торговле и разрядке, что готова отложить в сторону настолько же важную озабоченность американского народа вопросами прав человека где бы то ни было»
[1032].
Никсон старался поощрять умеренность в поведении Советского Союза на международной арене, поверяя сдержанность советской внешней политики лакмусовой бумажкой роста торговли с Америкой. Его оппоненты распространяли принцип увязки еще дальше, пытаясь использовать торговлю как средство создания внутренних перемен в Советском Союзе в те времена, когда Советский Союз был еще силен и уверен в себе. Всего за четыре года до этого осуждаемый как «рыцарь холодной войны», Никсон теперь подвергался осуждению за исключительную мягкость и доверчивость в отношении Советского Союза — безусловно, впервые такого рода обвинение адресовалось человеку, который начал свою политическую карьеру антикоммунистическими расследованиями конца 1940-х годов.
Вскоре была подвергнута сомнению сама концепция улучшения советско-американских отношений, как это было сделано в передовой статье «Вашингтон пост»:
«Самый трудный вопрос о том, что же является содержанием советско-американского «детанта», переходит из фазы дебатов в фазу политики. Значительное число американцев сейчас, похоже, приходят к убеждению, что он не только не желателен, возможен, но и не безопасен в смысле улучшения отношений с Советским Союзом до тех пор, пока Кремль не либерализирует некоторые направления своей внутренней политики»
[1033].
Америка меняла курс, возвращаясь к истинной вере Ачесона и Даллеса и к доктрине СНБ-68: к вере в то, что фундаментальные перемены в целях Советов и во внутренней практике должны предшествовать серьезным переговорам между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Но если прежние «рыцари холодной войны» довольствовались политикой сдерживания, полагаясь на то, что именно она обеспечит в свое время эти перемены во всей их полноте, то их преемники обещали, что советская система претерпит важные и многообещающие перемены в результате прямого давления со стороны Америки и прямо объявленных американских требований.
