Так обстояло дело с Отто фон Бисмарком. Его жизнь началась в годы расцвета системы Меттерниха, в мире, состоявшем из трех главнейших элементов: европейского баланса сил, внутригерманского равновесия между Австрией и Пруссией и системы союзов, основанных на единстве консервативных ценностей. В течение поколения после венского урегулирования уровень международной напряженности оставался низким, потому что все основные государства осознавали, что их интерес зависит от взаимного выживания, и потому что так называемые восточные дворы Пруссии, Австрии и России были связаны единой системой ценностей.
Бисмарк бросил вызов каждой из этих предпосылок
[148]. Он был убежден в том, что Пруссия стала самым сильным немецким государством и не нуждается в Священном союзе как связующем звене с Россией. С его точки зрения, таким звеном могли бы стать общие национальные интересы, а прусская реальная политика, Realpolitik, вполне способна заменить собой предпосылку в лице консервативного единства. Бисмарк рассматривал Австрию как противника общегерманской миссии Пруссии, а отнюдь не как партнера. Вопреки взглядам почти всех своих современников, за исключением, пожалуй, пьемонтского премьер-министра Кавура, Бисмарк трактовал беспокойную дипломатию Наполеона III как стратегическую возможность, а не как угрозу.
Когда Бисмарк в 1850 году выступил с речью с нападками на общепринятое мнение о том, что немецкое единство требует установления парламентских институтов, его консервативные сторонники вначале даже не сообразили, что услышанное ими является в первую очередь ударом по консервативным предпосылкам системы Меттерниха.
«Хорошая репутация Пруссии состоит вовсе не в том, чтобы мы разыгрывали по всей Германии роль Дон-Кихота ради раздосадованных парламентских знаменитостей, считающих, что их местным конституциям грозит опасность. Я же стремлюсь добиться высокой репутации Пруссии путем ее удержания от каких бы то ни было унизительных связей с демократией и недопущения того, чтобы в Германии что-то происходило без позволения Пруссии…»
[149]
Внешне наступление Бисмарка на либерализм представляло собой практическое применение философии Меттерниха. И все же оно содержало разительное различие в акцентах. Система Меттерниха основывалась на той предпосылке, что Пруссия и Австрия имеют общую приверженность к консервативным институтам и нуждаются друг в друге, чтобы нанести поражение либерально-демократическим тенденциям. Бисмарк же имел в виду, что Пруссия способна утверждать свои предпочтения в одностороннем порядке, что Пруссия может быть консервативной у себя дома, не связывая себя ни с Австрией, ни с каким-либо иным консервативным государством в области внешней политики, и что ей не нужны никакие союзы, чтобы справляться с внутренними беспорядками. В лице Бисмарка Габсбурги столкнулись с тем же вызовом, который составлял для них Ришелье, — политикой, далекой от любой системы ценностей, кроме славы собственного государства. И точно так же, как это было с Ришелье, Габсбурги не знали, что делать с этим или даже как понимать природу подобной политики.
Но как же должна была Пруссия проводить реальную политику, находясь в одиночестве в центре континента? С 1815 года ответом Пруссии служила ее приверженность Священному союзу практически любой ценой. Ответ Бисмарка был совершенно противоположным — создавать союзы и завязывать отношения с кем угодно, чтобы Пруссия всегда оказывалась ближе к любой из соперничающих сторон, чем они сами друг к другу. В таком случае позиция кажущейся изоляции позволяла Пруссии манипулировать обязательствами других держав и продавать свою поддержку тому, кто предложит бо́льшую цену.
По мнению Бисмарка, Пруссии было выгодно осуществлять такого рода политику, потому что ее основные внешнеполитические интересы лежали в области укреплений собственной позиции внутри Германии, другое ее волновало меньше всего. Любая другая держава имела гораздо более сложные внешние обязательства. К примеру, Великобритании приходилось беспокоиться не только о собственной империи, но и о всеобщем балансе сил; Россия одновременно оказывала давление на Восточную Европу, Азию и Оттоманскую империю. Франция решала проблемы со своей вновь обретенной империей, связанными с Италией амбициями и авантюрой в Мексике. А Австрия занималась Италией и Балканами и еще своей ведущей ролью в Германской конфедерации. А поскольку политика Пруссии была сосредоточена на Германии, у нее действительно не было крупных разногласий с другими великими державами, за исключением Австрии, причем на той стадии развития событий разногласия эти преимущественно роились лишь в голове у Бисмарка. Если воспользоваться современным термином, то политика неприсоединения была бы функциональным эквивалентом политики Бисмарка, заключающейся в том, чтобы торговать сотрудничеством Пруссии на рынке, на котором условия диктует продавец из-за превышения спроса над предложением:
«Нынешняя ситуация вынуждает нас не торопиться связывать себя обязательствами раньше других держав. Мы не в состоянии формировать отношения великих держав друг с другом, как нам это нравится, но мы можем сохранять свободу действий, используя к собственной выгоде те отношения, которые уже сложились. …Наши отношения с Австрией, Британией и Россией не создают никаких препятствий для сближения с любой из этих держав. Только наши отношения с Францией требуют пристального внимания с тем, чтобы мы сохраняли открытым вариант вступления в отношения с Францией так же легко, как и с другими державами…»
[150]
Намек на возможность сближения с бонапартистской Францией предполагал готовность отбросить в сторону вопросы идеологии — с тем, чтобы дать Пруссии свободу вступления в союз с любой страной (независимо от ее внутренних институтов), что могло бы продвинуть собственные интересы. Политика Бисмарка означала возврат к принципам Ришелье, который, хотя и был католическим кардиналом, выступал против католического императора Священной Римской империи, когда это диктовалось интересами Франции. Точно так же и Бисмарк, хотя и был консерватором по убеждениям, рвал со своими консервативными наставниками, как только представлялось, что их легитимистские принципы связывают свободу действий Пруссии.
Эти скрытые разногласия резко обострились, когда в 1856 году Бисмарк, будучи тогда прусским послом в Германской конфедерации, обнародовал свой взгляд на то, что Пруссии следует быть более обходительной с Наполеоном III, который в глазах прусских консерваторов являлся узурпатором прерогатив легитимного короля.
