Этот высокопарно поименованный «прыжок пантеры» завершился точно так же, как и предыдущие попытки Германии прорвать ею же самой установленную блокаду. В очередной раз Германия и Франция оказались на грани войны, причем цели Германии были, как всегда, недостаточно четко определены. Какого рода компенсацию она искала на этот раз? Марокканский порт? Часть Атлантического побережья Марокко? Колониальные приобретения в каких-то еще местах? Она просто хотела запугать Францию, но не смогла найти другого действенного способа для достижения этой цели.
В соответствии с уровнем развивающих взаимоотношений Великобритания поддержала Францию гораздо тверже, чем в Альхесирасе в 1906 году. Сдвиг британского общественного мнения был наглядно продемонстрирован отношением к происшедшему со стороны тогдашнего канцлера казначейства Дэвида Ллойд Джорджа, имевшего заслуженную репутацию пацифиста и сторонника добрых отношений с Германией. По этому случаю, однако, он выступил с важным докладом, в котором содержалось предупреждение о том, что «…нам может быть навязана ситуация, в которой мир может быть сохранен отказом от великой и благотворной позиции, которую мы добывали себе веками героизма и достижений… и тогда я категорически заявляю, что мир, достигнутый такой ценой, стал бы унижением, не выносимым для такой великой страны, как наша»
[261].
Даже Австрия холодно отнеслась к выходке своего могучего союзника, не видя смысла рисковать собственным выживанием из-за североафриканской авантюры. Германия отступила, приняв большой, но бесполезный участок земли в Центральной Африке. Эта сделка вызвала стоны и оханья в германской националистической прессе. «Мы практически шли на риск мировой войны ради нескольких конголезских болот», — писала «Берлинер тагеблатт» 3 ноября 1911 года
[262]. Критиковать, однако, следовало не качество нового приобретения, но разумность угроз войны другой стране каждые несколько лет, не имея при этом возможности определить значимую цель, всякий раз усиливая тот самый страх, который изначально и привел к созданию враждебных коалиций.
Если к тому времени немецкая тактика сделалась стереотипной, то таким же стала и англо-французская ответная реакция. В 1912 году Великобритания, Франция и Россия начали военно-штабные переговоры, важность которых лишь формально ограничивалась обычной британской оговоркой на тот счет, что они не влекут за собой никаких юридических обязательств. Но даже это ограничение в какой-то мере уже снималось англо-французским морским соглашением 1912 года, согласно которому французский флот перемещался в Средиземное море, а Великобритания брала на себя ответственность за защиту французского Атлантического побережья. Через два года это соглашение будет применено как моральное обязательство Великобритании вступить в Первую мировую войну, поскольку, как было заявлено, Франция оставила побережье пролива Ла-Манш незащищенным в надежде на британскую поддержку. (Спустя 28 лет, в 1940 году, такого же рода соглашение между Соединенными Штатами и Великобританией даст возможность Великобритании перевести свой Тихоокеанский флот в Атлантический океан, а на Соединенные Штаты ляжет моральное обязательство защищать расположенные рядом азиатские владения Великобритании от японского нападения.)
В 1913 году германское руководство завершило процесс отрыва России очередными своими судорожными и бессмысленными маневрами. На этот раз Германия дала согласие на реорганизацию турецкой армии и направила немецкого генерала, чтобы он взял на себя командование в Константинополе. Вильгельм II усугубил этот шаг, сопроводив командирование учебно-тренировочной миссии типичными напыщенно-цветистыми словесными выкрутасами, выразив надежду, что «вскоре немецкие флаги будут висеть над крепостями на Босфоре»
[263].
Не так уж много событий могло бы до такой степени вывести из себя Россию, как предъявление претензии Германией на то самое положение в проливах, в котором Европа отказывала России в течение столетия. Россия, хотя и с трудом, но соглашалась с контролем над проливами со стороны такой слабой страны, как оттоманская Турция, но она никогда бы не смирилась с господством на Дарданеллах другой великой державы. Российский министр иностранных дел Сергей Сазонов писал царю в декабре 1913 года: «Отдать проливы сильному государству было бы равнозначно подчинению экономического развития всей Южной России этой державе»
[264]. Николай II заявил британскому послу, что «Германия намеревается занять такую позицию в Константинополе, которая позволит ей полностью запереть Россию в Черном море. И если она попытается проводить подобную политику, он будет сопротивляться изо всех сил, даже если единственным выходом будет война»
[265].
Хотя Германия нашла спасающую престиж юридическую формулировку для того, чтобы убрать немецкого командующего из Константинополя (произведя его в фельдмаршалы, что, согласно немецкой традиции, означало, что он больше не может командовать войсками в боевой обстановке), непоправимый вред был уже нанесен. Россия поняла, что немецкая поддержка Австрии в вопросе о Боснии и Герцеговине не была каким-то заблуждением. Кайзер, рассматривая эти события как испытание его собственной мужественности, заявил своему канцлеру 25 февраля 1914 года: «Русско-прусским отношениям наступил конец раз и навсегда! Мы стали врагами!»
[266] Через полгода разразилась Первая мировая война.
Возникла такая международная система, жесткость которой и конфронтационный стиль можно сравнить с более поздним периодом холодной войны. Но на самом деле сложившийся перед Первой мировой войной международный порядок был гораздо более переменчивым, чем в мире времен холодной войны. В ядерный век только Соединенные Штаты и Советский Союз обладали техническими средствами, достаточными, чтобы развязать всеобщую войну, в которой риски были до такой степени катастрофичными, что ни одна из сверхдержав не осмеливалась делегировать столь устрашающие полномочия ни одному из союзников, каким бы близким он ни был. В противоположность этому перед Первой мировой войной каждый из членов двух основных коалиций был в состоянии не только самостоятельно начать войну, но и шантажировать своих союзников, чтобы те его поддержали.
Какое-то время система альянсов обеспечивала некоторую сдержанность. Франция удерживала Россию в конфликтах, преимущественно включавших Австрию; подобную же роль играла Германия в связи с отношениями Австрии с Россией. В Боснийском кризисе 1908 года Франция дала ясно понять, что не будет воевать из-за балканского вопроса. Во время Марокканского кризиса 1911 года французскому президенту Кайо
[267] было твердо сказано, что любая французская попытка разрешить колониальный кризис при помощи силы не получит русской поддержки. Еще в Балканскую войну 1912 года Германия предупреждала Австрию, что у немецкой поддержки есть свои пределы, а Великобритания оказывала давление на Россию с требованием умерить свои действия по поручению непостоянного и непредсказуемого в своих действиях Балканского союза, возглавляемого Сербией. На Лондонской конференции 1913 года Великобритания помогла разрушить планы Сербии в отношении аннексии Албании, что было бы нетерпимо для Австрии.
