Германия утратила свои колонии, юридический статус которых повлек за собой спор между президентом Вильсоном, с одной стороны, и Францией, Великобританией и Японией — с другой, причем все трое хотели аннексировать свою долю добычи. Вильсон настаивал на том, что подобного рода прямая передача территории нарушила бы принцип самоопределения. Страны-союзники в итоге пришли к так называемому «мандатному принципу», который был столь же оригинальным, сколь и лицемерным. Германские колонии так же, как и бывшие земли Оттоманской империи на Ближнем Востоке, были отданы различным победителям по «мандату» под наблюдением Лиги для ускорения получения ими независимости. Что это означало, точно никогда не было определено, да и в итоге наличие мандата отнюдь не ускорило приобретение этими территориями независимости, в сравнении с ситуацией в других колониальных районах.
В соответствии с военными ограничениями, устанавливавшимися по этому договору, численность германской армии сокращалась до 100 тысяч набираемых по контракту добровольцев, а размеры флота до шести крейсеров и нескольких малых судов. Германии запрещалось владеть таким наступательным оружием, как подводные лодки, авиация, танки или тяжелая артиллерия, а ее генеральный штаб был распущен. Для наблюдения за разоружением Германии создали Союзную военно-контрольную комиссию, но, как потом выяснилось, с весьма неопределенными и малодейственными полномочиями.
Несмотря на предвыборные обещания Ллойд Джорджа «выжать» все из Германии «до последней капли», союзники начали понимать, что экономически поверженная Германия может породить мировой экономический кризис, способный отрицательно повлиять на их собственные страны. Но народы-победители мало интересовались предупреждениями экономистов-теоретиков. Британцы и французы требовали, чтобы Германия возместила гражданскому населению их стран все понесенные им убытки. И вопреки здравому смыслу Вильсон, в конце концов, согласился на то, чтобы Германия выплачивала пенсии жертвам войны и определенные компенсации их семьям. Такого рода условие было беспрецедентным; ни один из предыдущих европейских мирных договоров не содержал такой статьи. Претензии эти не были ограничены какой-либо цифрой; она должна была быть установлена в более поздний срок, что породило бесконечное количество противоречивых толкований.
К числу прочих экономических санкций относилась немедленная выплата пяти миллиардов долларов США наличными или товарами. Франция должна была получить значительное количество угля в качестве компенсации за разрушение Германией во время оккупации шахт в Восточной Франции. В качестве возмещения за суда, потопленные германскими подводными лодками, Великобритания получила в качестве вознаграждения большую часть германского торгового флота. На заграничные активы Германии на общую сумму в 7 млрд долларов США был наложен арест, наряду со многими немецкими патентами (благодаря Версальскому договору аспирин Байера является теперь американской продукцией, а не немецкой). Крупные реки Германии были интернационализированы, а возможности Германии поднимать тарифы были ограничены.
Эти условия, вместо того чтобы помочь установить новый международный порядок, закладывали под него мину замедленного действия. Когда победители собрались в Париже, они провозгласили новую эру в истории человечества. Они до такой степени хотели избежать того, что они полагали ошибками Венского конгресса, что британская делегация поручила знаменитому историку сэру Чарльзу Вебстеру подготовить трактат по этому вопросу
[329]. И все же то, что появилось в итоге, представляло собой хрупкий компромисс между американским утопизмом и европейской паранойей — излишне обусловленный разными оговорками, чтобы воплотить мечты первого, излишне умозрительный, чтобы снять страхи, порожденные последней. Международный порядок, который можно обеспечивать только при помощи силы, непрочен в своей основе, тем более когда речь идет о разногласиях между странами, на которые ложится основное бремя по претворению договоренностей в жизнь, — в данном случае Великобританию и Францию.
Вскоре стало совершенно ясно, что в практическом плане принцип самоопределения не может быть применен в какой-то степени четко и ясно, как это было предусмотрено в «Четырнадцати пунктах», особенно в государствах-преемниках Австро-Венгерской империи. В итоге в Чехословакии оказалось почти три миллиона немцев, один миллион венгров и полмиллиона поляков из общего населения порядка 15 миллионов; примерно треть населения не были ни чехами, ни словаками. Да и Словакия не проявляла особого энтузиазма, очутившись в составе государства, где доминировали чехи, что она и продемонстрировала путем выхода из страны в 1939 году и вновь уже в 1992 году.
Новая Югославия воплотила мечты южнославянской интеллигенции. Но для создания такого государства необходимо было пересечь порожденный европейской историей рубеж, отделивший друг от друга Восточную и Западную Римскую империю, католицизм и православие, латиницу и кириллицу. Этот рубеж проходил примерно по границе между Хорватией и Сербией, которые на всем протяжении своей непростой истории никогда не принадлежали к одной и той же административно-территориальной единице. Счет за все это поступил после 1941 года, во время убийственной гражданской войны, повторившейся еще раз в 1991 году.
Румыния заполучила миллионы венгров, Польша миллионы немцев и контроль над коридором, отделившим Восточную Пруссию от остальной части Германии. По завершении этого процесса, проводившегося во имя самоопределения, под иностранным управлением жило почти столько же людей, сколько и во времена Австро-Венгерской империи. За исключением того, что теперь они распределялись среди великого множества более мелких национальных государств, которые, что еще больше подрывало стабильность, конфликтовали друг с другом.
Когда было уже слишком поздно, Ллойд Джордж понял дилемму, перед которой оказались державы-победительницы, благодаря своим маневрам. В памятной записке Вильсону от 25 марта 1919 года он писал:
«Не могу себе представить более веской причины для будущей войны, чем та, при которой немецкий народ, который, несомненно, проявил себя как один из самых энергичных и могучих народов в мире, окажется в окружении малых государств, многие из которых никогда прежде не создавали для себя стабильного правления, но в каждом из которых проживают значительные массы немцев, требующих воссоединения с родиной»
[330].
Но к этому времени конференция уже продвинулась достаточно далеко к дате ее завершения в июне. И не было в наличии ни одного альтернативного принципа организации мирового порядка теперь, когда баланс сил был сдан в утиль.
Позднее многие из немецких руководителей заявляли, что их страну хитростью заставили подписать перемирие при помощи «Четырнадцати пунктов» Вильсона, которые затем стали систематически нарушаться. Такого рода предположения были бьющим на жалость вздором. Германия игнорировала «Четырнадцать пунктов», поскольку полагала, что имеет шансы выиграть войну, и вскоре после провозглашения «Четырнадцати пунктов» навязала России в Брест-Литовске «Карфагенский» мир, нарушив все до одного принципы Вильсона. Единственная причина прекращения Германией войны была вызвана трезвым расчетом соотношения сил — с учетом вовлечения американской армии окончательное поражение Германии стало лишь вопросом времени. Когда она запросила перемирие, то была истощена, ее оборонительные укрепления трещали по швам, а союзнические армии были готовы вступить на германскую территорию. Принципы Вильсона фактически спасли Германию от гораздо более суровой расплаты.
