Целью союза является выработка обязательств, более предсказуемых и точных, чем выработанные на основе анализа национального интереса. Система коллективной безопасности действует прямо противоположным образом. Она ставит применение основополагающих принципов в зависимость от толкования конкретных обстоятельств, когда они возникают, непреднамеренно делая акцент на учете настроения момента и, соответственно, национального самосознания.
Коллективная безопасность вносит свой вклад в обеспечение безопасности, только если все страны — или, по крайней мере, все страны, имеющие отношение к коллективной обороне, — разделяют приблизительно одинаковые взгляды на характер вызова и готовы применить силу или санкции по «существу» дела, независимо от конкретного национального интереса, который у них имеется по рассматриваемым вопросам. Только при выполнении данных условий международная организация способна накладывать санкции или выступать в роли арбитра в международных делах. Именно так Вильсон представлял себе роль системы коллективной безопасности к концу войны, в сентябре 1918 года:
«Национальные цели все больше отходят на задний план, а их место занимает общая цель просвещенного человечества. Намерения обычных людей становятся во всех отношениях более простыми и прямолинейными и более общими, чем намерения умудренных и искушенных профессионалов, которые все еще живут под впечатлением того, что они ведут игру характеров, причем по самым высоким ставкам»
[333].
В этих словах отражена фундаментальная разница между вильсоновской и европейской интерпретациями причин международного конфликта. Дипломатия европейского типа предполагает, что национальные интересы имеют тенденцию сталкиваться, и рассматривает дипломатию как средство их примирения; Вильсон же, с другой стороны, считает международные разногласия результатом «затуманенного мышления», а не выражением истинного столкновения интересов. Воплощая на практике принципы Realpolitik, государственные деятели взваливают себе на плечи задачу соотнесения конкретных интересов с общими интересами путем баланса мер поощрения и наказания. С точки зрения Вильсона, от государственных деятелей требуется применение универсальных принципов к конкретным случаям. Более того, государственные деятели обычно воспринимаются как первопричины конфликта, так как полагают, что они искажают природную склонность человека к гармонии своими мудреными и эгоистическими расчетами.
Поведение большинства государственных деятелей в Версале обмануло ожидания Вильсона. Они все без исключения делали упор на свои национальные интересы, оставляя защиту общих принципов на усмотрение Вильсона, страна которого фактически не имела никакого национального интереса (в европейском смысле слова) в территориальных вопросах этого урегулирования. Именно в характере пророков заложено стремление удваивать усилия, а не опускать руки перед лицом реально возникающего сопротивления. Преграды, на которые натолкнулся Вильсон в Версале, не вызвали у него ни малейшего сомнения в реалистичности его видения нового управления. Напротив, они укрепили его веру в его необходимость. И он был убежден в том, что Лига и вес мирового общественного мнения внесут коррективы в те многочисленные положения договора, которые отступали от его принципов.
Действительно, сила вильсоновских идеалов проявилась в их воздействии на Великобританию, родину политики баланса сил. В официальном британском комментарии на Устав Лиги Наций говорилось, что «крайней мерой и наиболее эффективной санкцией должно стать общественное мнение цивилизованного мира»
[334]. Либо, как утверждал лорд Сесил на заседании палаты общин, «мы полагаемся именно на общественное мнение… и если ошибемся в его восприятии, значит, неверно и все в целом»
[335].
Представляется невероятным, что последователи политики Питта, Каннинга, Пальмерстона и Дизраэли пришли к подобному выводу сами. Вначале они соглашались с политикой Вильсона для того, чтобы обеспечить поддержку Америки в войне. Со временем вильсоновские принципы завоевали поддержку у британского общественного мнения. К 1920-м и 1930-м годам защита Великобританией принципа коллективной безопасности перестала носить чисто тактический характер. Вильсонианство приобрело истинного новообращенного.
В итоге концепция коллективной безопасности пала жертвой слабости собственного ключевого положения о том, что все страны в равной степени заинтересованы в противодействии конкретному акту агрессии и готовы идти на равный риск в деле противостояния ему. Опыт показал, что эта посылка ложная. Ни одному акту агрессии с участием крупной державы никогда не было нанесено поражение путем применения принципа коллективной безопасности. Либо мировое сообщество отказывалось признать этот акт как представляющий агрессию, либо оно не расходилось во мнении по поводу надлежащих санкционных мер. А когда такие санкции применялись, то число поддерживающих их было весьма низким, в силу этого зачастую они оказывались до такой степени неэффективными, что вреда от них было больше, чем пользы.
Во времена японского завоевания Маньчжурии в 1932 году у Лиги не было механизма санкций. Она исправила этот дефект, но когда столкнулась с итальянской агрессией против Абиссинии, проголосовала за санкции, не пойдя на прекращение поставок нефти, выдвинула лозунг: «Все санкции, кроме войны». Когда Австрия была принудительно присоединена к Германии, а свобода Чехословакии ликвидирована, Лига вообще никак не отреагировала. Последним актом Лиги Наций, членом которой Германия уже больше не являлась, как, впрочем, и Япония, и Италия, было исключение из этой организации Советского Союза после его нападения на Финляндию в 1939 году. Но это никак не отразилось на действиях Советского Союза.
Во время холодной войны Организация Объединенных Наций оказалась в равной степени неэффективной в каждом из случаев, когда речь шла об агрессии со стороны великой державы. Причиной тому было либо коммунистическое вето в Совете Безопасности, либо нежелание малых государств идти на риски из-за вопросов, не имеющих, по их мнению, никакого отношения к ним. Организация Объединенных Наций оказалась неэффективной или стояла в стороне во время Берлинских кризисов и во время советской интервенции в Венгрии, Чехословакии и Афганистане. Она не проявила никакого отношения к Кубинскому ракетному кризису до тех пор, пока обе сверхдержавы не договорились его урегулировать. Америке удалось призвать весь авторитет Организации Объединенных Наций в связи с северокорейской агрессией в 1950 году только потому, что советский представитель бойкотировал заседания Совета Безопасности, а в Генеральной Ассамблее все еще преобладали те страны, которые жаждали подключить Америку к противодействию угрозе советской агрессии в Европе. Зато Организация Объединенных Наций действительно стала удобным местом встречи дипломатов и полезным форумом для обмена идеями. Она также выполняла важные технические функции. Но при этом она так и не смогла воплотить в жизнь основополагающую предпосылку коллективной безопасности — предотвращение войны и коллективное сопротивление агрессии.
