К тому времени стремление Франции обеспечить свою безопасность стало навязчивой идеей. Не желая никак признавать тщетность своих усилий, она отказалась прекращать поиски критериев, совместимых с принципом коллективной безопасности, особенно с учетом того, что британское правительство во главе с Рамсеем Макдональдом оказывало весьма решительную поддержку идеям коллективной безопасности и разоружения — так называемым прогрессивным делам Лиги. В итоге Макдональд и новый французский премьер-министр Эдуард Эррио внесли один вариант предыдущего предложения. Женевский протокол 1924 года требовал арбитража Лиги по всем международным конфликтам и установил три критерия универсальных обязательств перед жертвами агрессии: если агрессор не позволяет Совету урегулировать спор полюбовно, если он воздерживается от передачи дела для правового урегулирования или арбитража и, конечно, если жертва является членом системы всеобщего разоружения. Каждый участник протокола обязан был оказывать поддержку жертве агрессии всеми доступными ему средствами против определенного подобным образом агрессора
[344].
Женевский протокол, однако, тоже потерпел неудачу и по той же самой причине, что и договор о взаимной помощи, и все прочие проекты по вопросам коллективной безопасности 1920-х годов. С точки зрения Великобритании, он заходил слишком далеко, но для Франции его положений было явно недостаточно. Великобритания предложила его, чтобы вовлечь Францию в систему разоружения, а не ради создания для себя новых обязательств, касающихся обороны. Франция же проявляла интерес к протоколу как преимущественно к обязательству по взаимной помощи — причем к разоружению как таковому она проявляла сугубо второстепенный интерес. Чтобы подчеркнуть бесплодность этой попытки, Соединенные Штаты объявили, что не будут соблюдать Женевский протокол или терпеть любое вмешательство в торговые отношения США, вызванное его положениями. Когда начальник имперского британского штаба обороны предупредил о том, что протокол создает опасную нагрузку для британских вооруженных сил, кабинет от него отказался уже в начале 1925 года.
Складывалась абсурдная ситуация. Противодействие агрессии ставилось в зависимость от предварительного разоружения жертвы. Геополитические соображения и стратегическая важность региона, то есть причины, по которым страны вели войны столетиями, теряли свое законное основание. В соответствии с подобным подходом Великобритания стала бы защищать Бельгию не потому, что это жизненно важно для нее со стратегической точки зрения, а потому, что она разоружилась. После многих месяцев переговоров демократические страны не продвинулись ни в вопросах разоружения, ни в вопросах безопасности. Тенденция системы коллективной безопасности превратить агрессию в абстрактно-правовую проблему, а также отказ от рассмотрения каких-либо конкретных угроз или обязательств имели скорее деморализующий, чем успокаивающий эффект.
Несмотря на патетические неискренние словоизлияния в адрес этой концепции, Великобритания явно рассматривала обязательства по коллективной безопасности менее обязывающими, чем обязательства традиционных союзов. Это видно из того, что кабинет оказался весьма изобретателен в деле сочинения разнообразных формул коллективной безопасности, хотя непреклонно отвергал официальный союз с Францией до самого кануна войны, то есть на протяжении полутора десятилетий. Конечно, он не стал бы проводить подобное разграничение, если бы не рассматривал обязательства по коллективной безопасности как менее реальные в плане их осуществления или с большей легкостью позволяющие от них уклониться, в отличие от обязательств, вытекающих из союзных договоров.
Самым мудрым для союзников курсом было бы сознательно освободить Германию от самых обременительных условий Версаля и создать прочный франко-британский союз. Именно это имел в виду Уинстон Черчилль, когда отстаивал союз с Францией, «если (и только если) она полностью изменит свое отношение к Германии и лояльно отнесется к британской политике помощи и дружбы с Германией»
[345]. Такую политику, однако, последовательно так никогда и не проводили. Французские руководители чересчур боялись как Германии, так и собственного общественного мнения, которое было в корне враждебно по отношению к Германии, а британские государственные деятели с подозрением относились к французским планам.
Положения о разоружении, содержавшиеся в Версальском договоре, углубили пропасть между Англией и Францией. По иронии судьбы они расчистили Германии дорогу к военному паритету, что с учетом слабости Восточной Европы означало в долгосрочном плане обретение геополитического превосходства. Начать с того, что союзники, в довершение к дискриминации, проявили некомпетентность, не позаботившись о создании механизма для проверки соблюдения условий разоружения. В письме полковнику Хаусу в 1919 году Андре Тардье, ведший от имени Франции переговоры в Версале, предсказывал, что неспособность создать механизм проверки подорвет силу статей договора о разоружении: «…разработан слабый инструмент, опасный и абсурдный. …Предположим, Лига заявит Германии: «Докажите, что мои сведения ложны», или даже так: «Мы желаем проверить». Но это будет означать требование права на инспекцию, а Германия ответит: «На основании чего?»
А Германия ответит именно так, и она будет права, давая подобный ответ, если договор не принуждает ее признать право на инспекцию»
[346].
В те невинные дни, когда исследование контроля над вооружениями еще не стало темой научного изучения, никому не казалось странным предлагать Германии инспектировать свое же собственное разоружение. Безусловно, для порядка была создана Междусоюзная военная контрольная комиссия. Но она не обладала самостоятельным правом на проведение инспекций; она могла лишь запросить у германского правительства информацию о германских нарушениях — не совсем понятная процедура. Комиссия была распущена в 1926 году, оставляя проверку соблюдения Германией установленного порядка разведывательным службам союзнических стран. Неудивительно, что статьи о разоружении нарушались самым грубым образом еще задолго до того, как Гитлер отказался их выполнять.
На политическом уровне немецкие руководители настаивали на всеобщем разоружении, обещанном Версальским договором, по которому их собственное разоружение представляло собой первый этап. Со временем им удалось заручиться британской поддержкой этого предложения, и они также этим пользовались, чтобы оправдать невыполнение других условий договора. Чтобы оказать давление на Францию, Великобритания объявила о значительном сокращении своих сухопутных сил (на которые она никогда не полагалась в плане обеспечения безопасности), однако вовсе не своего военно-морского флота (на который она, конечно, полагалась). С другой стороны, безопасность Франции целиком и полностью зависела от существенного численного превосходства ее регулярной армии над германской, поскольку промышленный потенциал Германии и численность ее населения были значительно выше. Давление с целью изменить этот баланс — либо путем германского перевооружения, либо посредством французского разоружения — имел своим практическим последствием изменение результатов войны. К тому времени, когда Гитлер пришел к власти, стало уже совершенно очевидно, что от статей договора, касающихся разоружения, скоро ничего не останется, в результате чего геополитические преимущества Германии станут очевидными.
