Шурка хотел сказать «живой», но понял: уже нет.
— А что ему? — пожал плечом Бобка и добавил просто: — Жуки не плачут. Значит, им не больно.
Шурка глядел, глядел, глядел.
— Еще в школу опоздаю, — пробормотал, не глядя на него, Бобка. — Точно, так и есть: опаздываю.
И выскочил.
Это не мог быть Бобка. И все-таки это был он.
На полу от жука темнело мокрое пятно.
«А Таня бы жука не раздавила», — тотчас подумал Шурка.
— Таня, — прошептал в кружку одиноко плававшему в кипятке бурому, разбухшему, разлохматившемуся листку. — Где же ты? Ты так нам нужна! Я один не справлюсь.
Был тот час, когда на улицах больше всего детей. Маленькие и большие, все с портфелями, сумками, мешками на веревочке. Они шли, брели, прискакивали, бежали. Улицами, переулками, некоторые даже вовсе не разбирая дорог — пустырями, огородами, через заборы. С разных сторон. Но все в одном направлении. Как металлические опилки, которые притягивает магнит.
Второй такой час случался, когда уроки заканчивались. Магнит терял силу, и металлические стружки рассыпались кто куда.
Шурка добежал до дома с кружевными деревянными бровями. Кто-то что-то крикнул в спину, Шурка обернулся, но некогда было соображать, кто и что. Школьники топали мимо. Сворачивали налево. К школе.
Шурка, не сбавляя бега, свернул направо. Здание больницы выдвинулось на него большим каменным утюгом.
Шурка взбежал на крыльцо, потянул тяжелую дверь, юркнул, пока она не успела пнуть его в спину. Гулко застучали под ногами кафельные плитки-шашечки. Бросился к полукруглому окошку:
— Здравствуйте! Врача. Вызвать. На дом. Детского.
Женщина в белом колпаке посмотрела на него через очки строго. Но перо взяла.
— Ты отдышись. Вот так. Теперь еще раз и по порядку.
— Детского, — повторил Шурка.
— Сейчас все врачи общие, — неприветливо сказала она. Но Шурка видел: к сведению приняла. — Адрес, имя, возраст больного.
— Зачем еще?
— Карточку заполнить. Ты как думал? Есть карточка у больного?
— Не знаю.
— Фамилия как?
— Он еще младенец. Больной.
Женщина вздохнула. Почесала кончиком пера лоб под колпаком.
— Тогда нет еще карточки, скорее всего. Заведем.
Она начала рыться, шуршать формулярами.
— А долго? — нетерпеливо бил носком ботинка Шурка.
— А что, случай острый?
— Острый! Очень острый!
— У нас сейчас каждый врач на счету, — пробормотала недовольно.
— Неотложный случай!
Поклевала пером в чернильнице.
— Адрес, имя, возраст больного.
Шурка торопливо продиктовал ей все, что требовалось. Регистраторша сняла трубку.
— Павел Иванович? Да. Вызов примете? — Она покосилась на Шурку: — Говорит, острый. Младенец совсем. Ага. — Прикрыла трубку рукой, колпак повернулся к Шурке: — Какие симптомы? На что жалуется?
Шурка спохватился. Об этом он подумать забыл!
— Чего мычишь? Не знаешь?
— Не знаю, — нашелся Шурка. — Как же он может жаловаться? Он говорить не умеет еще. Кричит. И горячий весь.
Регистраторша кивнула, сделала отметку в карте. Дальше в трубку:
— Температура подскочила, говорит. Может. — И снова Шурке: — Жди. Сейчас спустится врач.
Шурка ступал на носках — только на черные шашечки. Белые означали неудачу. Шурка балансировал руками, но пока все шло хорошо. По лестнице повалили вниз шаги. Шурка качнулся, одну ногу предательски повело. Но выровнял. Успел.
— Павел Иванович! — крикнула из окошка регистраторша. — Вон мальчик. Который вызов сделал.
Человек остановился, стал натягивать плащ поверх белого халата. Между колен держал портфель. Шурка ждал.
— Идем, — сказал Ловец снов.
Глава 19
— А Игнат?
— Игнат раненых с вокзала возит, — бросил на ходу Ловец снов. — Состав из Сталинграда пришел. — Насмешливо: — А ты что, уже утомился на своих ногах идти?
Шурка не ответил.
Дошли молча.
Он не шутил, не кривлялся. Только глотал зевки, мелко моргая глазками. Под ними были сизые мешочки. Вид у Павла Ивановича был усталый.
— Работы много, — буркнул. Повесил плащ на гвоздик. — Руки помыть.
— Я вам полью, идемте.
Ловец снов шелестел за ним своим белым халатом. Руки вымыл молча. Молча промокнул поданным полотенцем. Молча погрузил их в свой портфель. Чем-то захрумкал, перекладывая. И вынул обычный стетоскоп.
«Интересно. А в других городах он сейчас — кто? Слесарь, водитель трамвая, продавец, летчик? Есть у него жена, дети? Ушел на фронт?»
Тот услышал мысль. Глянул неодобрительно. Но вслух не ответил — ни шуткой, ни язвительным замечанием. Никак.
На ходу вставил дужки в уши, расправил резинового червяка, подышал на железный кругляшок, согревая, и опустил его в ящик к Вале маленькому. Шурка подошел, заглянул.
Валя маленький серьезно изучал незнакомое лицо: хороший? плохой? Круглое железное ушко переступало по его груди. Ловец снов слушал, подняв глаза к потолку.
— Так-так.
— А Валя маленький нам зачем?
Скинул дужки себе на плечи. Стетоскоп болтался у него на груди. Теперь Ловец снов пальцами щупал Валю за ушами, за щеками. За обе стороны сразу.
— Ни за чем. Работа у меня такая. Осмотр.
Принялся осторожно мять Вале живот.
Он весь сегодня был какой-то не такой. Нахохлившийся, усталый. Не страшный. Шурка осмелел:
— А вы на Игната за что разозлились?
Тот удивленно моргнул.
— За что вы его в лошадь превратили?
На миг лицо Ловца снов стало обычным: встали треугольником брови, иронически скривился рот.
— Он и есть лошадь. И всегда ею был. Просто однажды стукнуло в башку его дурную — захотел человеком стать. — Наконец поглядел Вале в лицо: — Молодец. Как соленый огурец.
Валя заулыбался беззубо, пустил пузыри. «Детей легко дурить, — подумал Шурка. — Он и Бобку бы надурил. И никакой бы глаз не помог».
Ловец снов убрал стетоскоп. Взял за спинку стул. Поставил посреди комнаты. Сел, расставив колени. Подтянул к себе портфель. Кивнул:
— Садись напротив меня.
Шурка выволок себе стул. Сел.
— Тоже осмотр? — спросил он склоненную белую спину. Ловец снов, изогнувшись, снова рылся в портфеле.
