«А еще говорят, что кошки всегда возвращаются домой. Брехня».
Даже тот рукав дороги, что вел прямо, лежал наискось. Обещал зигзаги, изгибы, повороты.
Она осмотрелась. Впереди была синяя темнота. В стороне чернели дома. Огней нет, видно, все спят.
«Сверну туда», — решила Таня. Затрусила, подняв хвост, по обочине.
Но уже через минуту под усами зачесалось. Она мягко стукнулась лбом. Как в воздушную стену. Остановилась, тряхнула головой. Поводила ушами. Странно. Двинулась вперед. Снова мягкий толчок.
Что за ерунда.
Усы задрожали. Теперь ее тащило как в водоворот. Словно в голове заработал невидимый компас, словно все тело стало магнитной стрелкой. Лапы начали подгребать. Таня с изумлением поняла, что уже промахнула развилку и теперь бежит по дороге, которую не выбирала, — той, что вела прямо. Прочь от человеческих жилищ.
«Ну и ну. Ладно. Посмотрим», — сказала она себе и, положившись на требовательный компас внутри, уже просто работала лапами.
Усталости она не чувствовала. Спать не хотелось. Ночной ветерок приятно холодил нос, но, как ни надувал щеки, не мог пробраться под мех. Черными щетками стоял по сторонам лес.
Дорога делала изгиб. Таня стала закладывать поворот, но компас был против. И лапы вынесли ее за обочину. По бокам царапали ветки, хлестала трава. Зато компас удовлетворенно молчал: теперь все верно.
Таня не знала куда идет. Знала только, что идет, куда нужно.
И вдруг поняла, что дороги и карты ей больше не требуются.
«Говорят, кошки всегда возвращаются домой. Хоть через сотни километров. Наверное, именно это сейчас и происходит», — с облегчением сообразила Таня.
С этого момента все пошло как по маслу.
Идти Таня предпочитала по ночам.
А днем спала.
Всегда находились норы, лазы, лазейки. Подвалы, в которых забыли закрыть окно, незапертые чердаки, деревья с дуплом, еще не занятым ни совой, ни белкой. Впрочем, ни тех, ни других Таня не опасалась. Неслышная и быстрая смерть с мягкими лапами, бритвами-когтями, глазами, которые видели в темноте. Теперь все боялись ее.
В темноте снова показалась деревня. Силуэты домов были такими черными, что ночное небо сразу показалось не черным, а темно-синим. И снова ни огонька. Собаки тоже не лаяли.
— Отлично, — сказала сама себе Таня и спрыгнула на дорогу.
«Назад!» — завопил компас. Трещали, как наэлектризованные, усы, лоб, казалось, пробивал толщу воды. Но Таня не обращала внимания. Легкими скачками несла себя к домам.
«Подлижусь, — надменно размышляла она. — А что? Кошек все любят. Потрусь об ногу, помурлыкаю им, проделаю всю эту дребедень. Зато…» При мысли о тарелочке молока заломило уши. Таня давно не держала во рту человеческой еды. «Корку хлеба съем, — с озорным наслаждением думала она. — Пусть удивляются: кошка — и лопает хлеб. А я и огурец могу. И лук».
Мышей, птиц, лягушек она уже не жалела — ела, не думая ни о чем. Тупо. Один раз ей попалась улитка. Съела и ее. Ничего особенного. Похоже на сосиску, только без вкуса и запаха.
«Назад!» — вопил внутри компас. «Ага, уже», — холодно думала Таня, рысцой труся вперед. К деревне. Оттуда тянуло горьким запахом дымка. «На печке, может, поваляться дадут, — мечтала она. — Человеческой еды поем. Посплю в доме. И тогда пожалуйста — можно и назад». Прибавила компасу: «Заткнись».
И чего вопит? Вон даже собак нет.
Над деревней стояла вязкая тишина. Первые дома выдвигались черными утюгами.
Таня шевельнула ноздрями. Горелый запах сделался таким густым, что в нем тонули остальные. Ни огонька, ни лая. И вдруг Таня поняла, что дома черны не от того, что черна ночь. Они сгорели. Ее лапы тонули не в пыли, а в пепле.
Новые Танины глаза остро видели в темноте. Она хотела бы думать, что не разглядела ничего. Что перепутала. Что померещилось.
Но разглядела, не перепутала, не померещилось.
Перед ней стояла виселица. На деревянной ноге белел листок с паучком черной свастики. Дальше шли буквы. Тела повешенных неподвижно вырисовывались в столь мучительных деталях, что Таня брызнула прочь, не успев понять, сколько висело. Восемь? Десять? Дюжина?
Городов, сел, деревень Таня теперь избегала. Но и это мало помогло.
Они были везде. Повсюду.
Уже обглоданные временем и непогодой, едва белеющие на земле, почти их принявшей, уже пропустившей сквозь них траву. Они, видимо, были здесь еще с самых первых дней войны. Как много времени нужно дождю, солнцу и ветру, чтобы?.. Таня не знала. Были и совсем еще как живые. В касках или пилотках или вовсе с непокрытой стриженой головой.
Везде.
На полях, полянах, среди леса.
Полей и лесов Таня теперь боялась. Но однажды решила обойти оврагом. Те, у края оврага, точно были живыми. Тянулся папиросный дымок, рокотал разговор, порхали смешки. Торчали три лопаты, стоял трактор. Не танк, не развороченная пушка, не разбитый грузовик. Вид у трактора был мирный, доверчивый, как у теленка. Четверо в серой форме курили и отдыхали после трудной работы: рукава у них были закатаны. Один увидел Таню. Удивился, заулыбался. Сел на корточки. Остальные обернулись. Тоже зацвели улыбками.
— Миц-миц-миц, — позвал тот, на корточках. И протянул руку понятным жестом — щепотью. «Это значит кис-кис-кис», — догадалась Таня. Из оврага слышалось ласковое бормотание воды: ручеек.
Было странно видеть немца так близко.
«Человек как человек», — удивилась Таня. Он улыбался и протянул руку, чтобы ее погладить. Компас молчал. Было не страшно. Голубые глаза человека глядели добродушно. Опасности не было.
Таня подошла к человеку. Он погладил ее. Бережно и умело взял под живот: было ясно, что у человека где-то остался дом, а в доме — кошка. А значит, жена и дети. Одинокие мужчины не заводят кошек. Рука ласково ходила у Тани между ушами. Нос человека зарылся ей в затылок, выпускал теплые струйки воздуха. Таня потерлась о шершавую небритую щеку.
И с высоты его роста увидела.
В овраге.
Они лежали рядами. Не в пилотках и касках. Самые обычные. В рубашках, костюмах, юбках. Старые, молодые, дети. Журчала не вода — кровь. От них еще тянулось отлетающее тепло. Кровь пахла железом.
Шерсть у Тани на спине встала дыбом.
Она брызнула прочь как полоумная. Рванув когтями щеку, руки.
Долго неслась большими скачками, не разбирая куда. Пока не свалилась.
Бока вздувались, в легких резало. Таня заползла между корней большой сосны — в тишине было слышно, как она шумит. Глаза никак не могли закрыться. Нижняя челюсть тряслась, тянулись нити слюны: Таня плакала.
С тех пор людей она боялась еще больше, чем лесов, чем полей.
