– Я встречусь с ним сегодня рано вечером, – ответил Полик. – Он живет и работает в Пертюи, неподалеку от нашего дома. Я знаю эту мастерскую, там чинят в основном старые «Ситроены». А после обеда у меня встреча еще с одной из сестер, матерью Кристофа Шазо.
– Вы не могли бы сходить в одиннадцать на панихиду по мадемуазель Монмори? – спросил Верлак. Он опять чувствовал себя паршиво – точнее, болваном, как назвал его Фабрис. Ни Марин в клинику не сводил, ни на панихиду не явился.
– Я как раз собирался, – сказал Полик, и Верлак кивнул, мысленно воскликнув: «Да хранит вас Господь, Бруно Полик!»
– Кстати, алиби Дидье Руэра подтвердилось, – продолжал Полик. – И его собутыльник, и бармен подтвердили, что вечер пятницы он провел в «Барной стойке».
Зазвонил телефон Верлака, он бегом бросился к столу, чтобы ответить.
– Да. – Кивнув, он шепотом объяснил Полику: – Это из лаборатории, насчет грязи с колес.
Некоторое время Верлак только слушал и кивал, потом поблагодарил эксперта и отключился. Пригладив волосы пятерней, он сел за стол.
Уловив намек, Полик уселся напротив.
– Что там?
– Грязь с виноградника, – объявил он. – Даже с виноградом. По-видимому, сорта сира.
– Лучший сорт поместья Боклер. Очень жаль.
Верлак вздохнул и откинулся на спинку кресла.
– Merde, merde, merde.
– Боюсь, Шазо придется снова вызвать на допрос.
– Вы правы. – Верлак уставился в окно. – Беда не приходит одна. Как там Боннары?
– Элен говорит, сникли, как никогда прежде.
Верлак побарабанил пальцами по столу.
– Ну, как бы там ни было с Кристофом, в автобусный парк все равно надо отправить кого-нибудь, и как можно скорее.
Полик поднялся.
– Согласен. Это наша самая подозрительная зацепка, она многое объясняет.
– Пожалуй, стоит поступить так: отправить туда кого-нибудь из наших офицеров в штатском и поручить ему расспросы. Пусть сделает вид, что покупает автобусный проездной. Если понадобится, даже прокатится на автобусе до Эгюийя и Ронь.
– Правильно, – поддержал Полик. – Незачем этому типу знать, что мы идем по следу. А когда соберем информацию, поищем ее в нашей базе.
– Люблю современные технологии.
В дверь постучали, Полик открыл ее. Вошел Жюль Шельфер, доложить, что прибыл к месту службы.
– Вы когда-нибудь ездили на автобусах в Эксе, Шельфер? – спросил Полик.
Марин увидела, как ее мать, доктор Флоранс Бонне, профессор теологии в отставке, остановилась и уставилась на глянцевые витрины. Лишь через несколько секунд доктор Бонне, кажется, вспомнила, что собиралась выпить кофе с дочерью. Пробормотав что-то себе под нос, она направилась к кафе «Верден».
– А куда подевался книжный магазин? – спросила доктор Бонне дочь.
– Привет, мама, – Марин встала, чтобы поцеловать ее.
– «Эрмес»? – ни к кому не обращаясь, продолжала доктор Бонне. – Кому он здесь нужен?
Марин невольно усмехнулась: Антуан Верлак часто бывал в этом бутике.
– В витрине я видела пепельницу за двести пятьдесят евро! – продолжала Флоранс Бонне. – Кофе пьешь?
– Только что заказала, – ответила Марин. – А «Эрмес» здесь уже больше двух лет, мама. – Марин всегда нравилось наблюдать, как большинство их разговоров и этот в частности складываются из двух сюжетных линий.
– А я и не заметила, – ответила доктор Бонне. – Сослепу, наверное. А тот книжный я любила.
Официант принес Марин кофе, ее мать заказала чай.
– Ужас, что случилось с Полин Даррас, – продолжала мать, расстегивая кардиган. – И похолодало так резко, да?
– Ты ее знала? – спросила Марин.
Доктор Бонне пожала плечами:
– Подругами мы не были, но, разумеется, я ее знала. В церкви Святого Иоанна Мальтийского она не бывала – девочки Обанель ходили в собор. И только туда.
– Девочки Обанель? Их здесь знали?
– Конечно! Они были красавицами – то есть кроме Натали, конечно…
Только сейчас Марин осознала, что ее мать – почти ровесница Полин Даррас. Для дочери Флоранс Бонне навсегда осталась пятидесятипятилетней: она повсюду разъезжала на велосипеде, никогда не болела и, хотя вышла на пенсию, продолжала почти ежедневно бывать в университете – участвовала в собраниях преподавателей, консультировала студентов, вела исследования.
– Ты знаешь историю рождения Натали Шазо? – спросила Марин, наклоняясь к матери.
Мадам Бонне засмеялась:
– Ну разумеется! Отец-нацист.
Марин отставила чашку.
– Ну и ну! Оказывается, в Эксе ни у кого нет секретов.
– Раньше не было, – поправила мать. – Но теперь никто никого здесь не знает. Город изменился…
– А ты знаешь что-нибудь про Натали и ее сына Кристофа? – спросила Марин.
– Только то, что Натали затаила обиду на Полин, – ответила доктор Бонне. – Еще с давних пор. Всем было ясно, что они ненавидят друг друга. Это напомнило мне старый фильм с Бетт Дэвис и Джоан Кроуфорд, который раньше часто показывали поздно ночью по телевизору.
– Я знаю фильм, о котором ты говоришь. Джоан Кроуфорд играла инвалидку…
– А этот Кристоф, – прервала ее мать, – если бы не агентство недвижимости, принадлежащее его матери, не имел бы ни работы, ни денег. Он просто ноль. Дешевка.
Марин подавила улыбку, услышав такую резкую оценку из уст матери.
– Ты знакома с ним?
– Нет, конечно! Откуда?
«И все-таки ты знаешь его достаточно хорошо, чтобы утверждать, что без помощи матери он даже работу не нашел бы».
– Например, оттуда же, откуда и девочек Обанель. Кстати, где ты с ними познакомилась?
– В школе, естественно, – ответила Флоранс, допивая чай. – В то время старших классов в Ронь еще не было. Девочки ездили в Сакре-Кёр на автобусе. Полин и Натали меня не интересовали, а Клотильда была милой. Я всегда знала, что она станет монахиней. Она ни на шаг не отходила от святых сестер.
Марин подумала, что надо бы позвонить Антуану и рассказать ему о явной вражде между Полин и Натали Обанель.
– Уже пора? – Мать поспешно встала из-за стола. – Я опаздываю в церковь! – И принялась рыться в сумочке. Марин помнила, как мама купила эту сумку по настоянию отца в Тоскане, когда самой Марин было двенадцать лет.
– Не надо, не ищи, мама, – остановила она Флоранс. – Я угощаю.
– Ты ангел! – Мать наклонилась, чтобы поцеловать ее в лоб, но промахнулась и вместо этого поцеловала в висок. – Отец Жан-Люк так радовался, увидев тебя на мессе! Все, убегаю! До скорого!
