Потом располовинил остаток, одну половинку себе, другую – младшему «амиго», извлек из сумки материю, целое полотнище, завернул в ткань свою половину. Получился вполне домашний, безобидный, хотя и тяжело провисающий узел. Толгаш продел в него палку, вскинул узел на плечо. Вторую половину таким же образом упаковал молодой напарник и они, не опасаясь больше крокодилов, неторопливо двинулись к реке.
На ходу переговаривались, голоса толгашей были звонкими и беспечными, как у птиц.
– А что крокодилы… – начал было Устюжанинов, но старший «амиго» не дал ему договорить, успокаивающе махнул рукой.
– Крокодилов больше нет – их было только двое, он и она… Пришли сюда недавно, образовали семью, но потомством обзавестись не успели.
Толгаши знали, что говорили, их опыту можно было довериться. На берегу реки Устюжанинов перезарядил пистолеты. Вода в реке была мутной, на мелких волнах возникали и пропадали несвежие кружева, сопровождаемые широкими кругами: это крупная рыба поедала стрекоз и мух – шел азартный вечерний жор.
В темных, плотно сбитых зарослях оказалась спрятана простенькая лодка-долбленка, при ней – пара весел. На этой лодке, по одному, и переправились на тот берег.
Старший «амиго» прикрикнул на младшего, тот поспешно нырнул в густотье лиан, свисающих с деревьев, заработал мечом, отрубая сухие плети. Через пять минут на облысевшей проплешине берега уже потрескивал, стреляя углями, будто пулями, костер.
Младший занимался костром, а старший нарезал крокодилятину кусками, предварительно сковырнув с каждого ломтя лохмот жесткой кожи, насадил мясо на ровные длинные прутья. Получилось то, что на российском Кавказе ныне называют шашлыком.
Держа в руках два шампура, «амиго» сунул их в огонь, сырое мясо зашипело, быстро покрылось коркой, по воздуху растекся вкусный запах. Такой вкусный, что у Устюжанинова во рту даже сделалось сладко.
Он невольно покрутил головой: однако! «Амиго» ловко вертел шампуры, поджаривая мясо со всех сторон.
Когда шашлык был готов, торжественно вручил один шампур Устюжанинову, второй – Дешанелю. Поклонился им, будто заправской руководитель гастрономических дегустаций.
– Пробуйте, господа!
Устюжанинов поднес шашлык ко рту с опаскою: крокодилова мяса не доводилось есть ни в Макао, ни в Кантоне, ни в Америке, осторожно стащил зубами с деревяшки один кусок и, прислушиваясь к самому себе, разжевал.
Проглотил аккуратно, будто мешочек с порохом, способный внутри, в желудке взорваться.
Мясо очень походило на куриное, только было чуть жестче, а так и волокна были белые, и вкус, и дух, и даже, извините, отрыжка, – она была такой же, как и после съеденной наспех курицы. Дешанель расправился со своим шампуром быстрее, смелее и, если можно так выразиться, беспечнее, чем Устюжанинов. Он поглощал экзотическую крокодилятину, будто обыкновенного кролика, сопел по-детски, причмокивал и предусмотрительно держал деревянный прут подальше от себя, чтобы не запачкаться.
Старший «амиго» так же проворно и ловко зажарил еще два шампура, один для себя, другой для своего напарника и теперь, едва ли не урча, очень довольно, с прихлебыванием и мычанием, облизываясь, ел мясо.
Увидев, что Устюжанинов наблюдает за ним, скосил округленный глаз на кулек с остатками сырого мяса, промычал, проглатывая очередной кусок:
– Тут еще и на завтрашнее утро хватит, и на обед…
Мяса действительно было много. И вообще, может, был смысл прихватить всего крокодила? Кроме, конечно, его тяжеленной башки, кривых лап и гнилых кишок… Старший «амиго», поняв, о чем думает Устюжанинов, покачал головой:
– Всего крокодила – нельзя… Его вообще есть нельзя – очень невкусный. И плохой. Заболеть можно.
Четверо сафирубаев продолжали следить за группой Устюжанинова. Шли они осторожно, прячась, буквально щупая пальцами воздух, а не только нюхая его, читая следы, тщательно присматриваясь к сломанным веткам и вдавлинам, оставленным в земле, к примятостям, попадавшимся в траве, сшибленным головкам цветов и ярких фиолетовых метелок, обильно распространившихся по здешним лесам.
В пути к ним присоединились еще двое сафирубаев, потом эти двое исчезли.
Появились исчезнувшие сафирубаи уже в форту Дофин, в крепости, у французского начальства. Всеми делами в форту ныне заправлял старый знакомый – капитан Фоге.
Со временем он стал скрипеть еще больше, шага не мог сделать без режущего, вызывающего неприятную щекотку на зубах звука, лицо его, исполосованное шрамами, завосковело, рубцы стали видны меньше.
– Ну! – Фоге грозно нахмурил брови, воткнул кулаки в бока и впился взглядом в пришедших. – Чего скажете?
Оробевшие было сафирубаи довольно скоро пришли в себя и нашли, «чего сказать» – поведали о передвижении по лесу группы Устюжанинова.
– Интересно, интересно, – проскрипел Фоге и в качестве гонорара велел выдать сафирубаям бутылку «огненной воды». Приказал: – С этого белоголового и его шайки глаз не спускать! Понятно?
Это сафирубаям было понятно. Дареную бутылку они опорожнили тут же, за порогом конторки Фоге, быстро потеряли ощущение пространства и разучились ходить, – завалились спать в ближайшие кусты, облепленные желтыми пахучими соцветьями и верткими, блестящими, будто бы отлитыми из свежего металла мухами.
Храпеть пьяные сафирубаи не умели, заснули тихо, почти беззвучно. Фоге выглянув из своей конторки, увидел высовывающиеся из кустов голые пятки, хмыкнул весело:
– Р-разведчики! – с оглушающим скрипом развернулся и вновь скрылся в помещении.
Жизнь в форте Дофин продолжалась, у каждого здешнего обитателя она была своя – интересы не совпадали.
Устюжанинов делал большое дело, совмещал прошлое с настоящим, и лицо его освещалось невольной улыбкой, когда он видел, что люди помнят Беневского.
Все сходилось к тому, что быть Морису Августовичу вновь королем. Об этом знали и Фоге, и де Гринье, и Балью, по-прежнему продолжавший исполнять обязанности начальника канцелярии губернатора, он словно бы законсервировался, не постарел и не помолодел, каким был, таким и остался, – карлик с бородавкой на носу, – больше всех Беневский беспокоил губернатора де Гринье.
– Не бывать Беневскому королем, – капризно провозгласил де Гринье и топнул ногой. – Никогда не бывать!
Дело происходило на балу, устроенном по поводу прибытия в Порт-Луи концессионера де Ляроша, дворянина и богача; де Лярош, присутствовавший на балу, подтверждающе наклонил голову: да, никогда этому не бывать.
Гневное восклицание губернатора дошло и до Беневского, в ответ на это он лишь рассмеялся и проговорил беспечно:
– Слепой сказал – посмотрим!
В бухту Антонжиль, в только что возведенную деревню, прибывали люди, поднятые Устюжаниновым – племена махафали, бецилео, самбаривы и другие, поддерживавшие Беневского, они хорошо помнили его, прибыли и буканьеры во главе с поседевшим, раздавшимся в плечах, но сделавшимся ниже ростом, – подступала старость, пора поздней осени, от которой никому не дано уйти, – Джоном Плантеном.
