Стоя на берегу, Плантен долго обнимался с Беневским, произносил разные ласковые слова – то английские, то французские, то еще какие-то, совершенно непонятные Морису… А Плантен, как и Устюжанинов, из всех мальгашских наречий набрал понемногу слов, сыпал и сыпал ими, речь у него была приятная, успокаивающая. Это была речь сильного человека.
В деревне Плантен пробыл несколько дней, потом на лодке отправился к себе. У Беневского осталось двадцать ловких, сильных буканьеров, настоящих солдат и мореходов – буканьеры помогали графу доводить крепость до ума, стреляли из мушкетов по подплывающим к берегу акулам, пили ром из пузатых черных бутылок, закусывали крепкое пойло кокосовыми орехами.
Натура буканьеров проступала на поверхность, быть иными они просто не могли.
Пару раз Устюжанинов присылал с прибывающими людьми записки, начинавшиеся уважительным словом «Учитель» – другой связи с Беневским у него не было, – в записках коротко обрисовывал обстановку, рассказывал о дальнейшем своем маршруте. Беневский был доволен: белоголовый камчатский мальчишка с двумя висящими под носом жидкими нитками поначалу превратился в толкового ученика, а сейчас, став взрослым, сам сделался неплохим учителем.
Когда Беневский отправится в мир иной, здесь его заменит достойный человек – Алексей Устюжанинов. Алексей тоже будет королем Мадагаскара. Корону свою Беневский передаст ему по наследству.
– Молодец, Альоша, – прочитав третью записку, одобрительно произнес Беневский, звонко прищелкнул пальцами, будто скрестил с кем-то шпагу, – мы еще покажем нашим врагам, как благородные мангусты прокусывают глотку ненасытному удаву.
Широкая, какая-то детская, очень безмятежная улыбка разлилась по лицу Беневского.
Мальгашей, прибывавших в новую крепость, он обучал строю, толковой стрельбе – с поправками на ветер и расстояние, штыковому бою – штыки, примкнутые к мушкетам, стремительно входили в моду в европейских полках, – армейской дисциплине, и вообще стремился сделать из них если не регулярное, то хотя бы полурегулярное войско.
Мысль была благая, и Беневский радовался ей: Мадагаскар должен быть не только самостоятельным государством, но и уметь защищаться. Сюда не должны приплывать люди на военных кораблях и отлавливать здесь рабов.
Берег залива Антонжиль приобрел обжитой вид – ну будто бы здесь давным давно обитали люди, возводили дома, обихаживали свою крепость, давали по физиономии тем, кто, позарившись на чужое, приезжал сюда с недобрыми целями.
На Мадагаскаре стояло лето – горячее, полное цветения, сказочных вечеров и рассветов, какие камчадалам, к сожалению, никогда не дано увидеть: нет на Камчатке этого.
Именно ранним летним утром Беневский выстроил в шеренгу свою первую роту и неспешным шагом прошелся вдоль нее, внимательно окидывая взглядом лица своих сподвижников.
Буканьеры составили целый взвод, – Плантен прислал еще два десятка человек, так что взвод получился полновесным, и, надо полагать, очень лихим: бесшабашным, презирающим смерть людям этим, похоже, все было нипочем, для них что жить, что умирать, что ненавидеть, что любить, – все было единым.
Это был лучший взвод войска Беневского.
Второй взвод состоял из бецимисарков, дорогих для Мориса людей, это были храбрые, верные, с серьезными лицами воины, они первыми освоили мушкеты, перестали бояться пушечного грохота – анимароа при пушечных выстрелах, например, до сих пор валятся снопами, втыкаются макушками в землю и зажимают себе уши, – считают, что грохот этот раздается с неба и если они не падут ниц, то примут ужасную смерть – будут сожжены ударом молнии.
Третий взвод состоял из толгашей, четвертый – из воинов племен вазимба и махафали, пятый, последний, был смешанным, этакая сборная солянка – тут были и малагасы, и самбаривы, и бецимисарки…
Неожиданно Беневский ощутил, что на глаза ему наползает странная пелена, в висках возникает тепло – о собственной армии он мечтал давно, и вот теперь мечта сбывается.
Он стиснул зубы, отвернул лицо в сторону – неожиданно сжало сердце, так сжало, что сделалось больно, – отер ладонью глаза и, повернувшись к своему новому войску, произнес зычно, по-командирски:
– В армии все команды положено исполнять безоговорочно – это р-раз…
С ближайшего дерева, среагировав на громкий голос, метнулось в воздух стадо попугаев – цветных, ярких, красных, зеленых, желтых, стадо завскрикивало гортанно, заметелило крыльями по-куриному – такое впечатление было, что попугаи и летать-то толком не умели, баловались, смятыми яркими тряпками вися в воздухе и несмазанно вскрикивая при этом от возбуждения…
Жизнь шла, она совсем не зависела от того, будет у Беневского свое войско или нет, удастся ли ему изгнать с Мадагаскара работорговцев-французов, или же они будут править тут бал и впредь.
Обидно все-таки бывает, когда наши желания не совпадают с нашими возможностями. Но тут уж ничего не поделаешь…
Устюжанинов забрался в самую глубину острова, – от океанского берега ушел далеко, – здесь все было иное, чем на берегу… Земля была не просто красной, а оранжевой, даже больше – буйно-оранжевой, всегда молодая, густо продирающаяся наверх зелень была какой угодно, но только не зеленой… Встречались кусты синие, фиолетовые, алые, иногда даже глянцево-черные, диковинные, инопланетные какие-то.
В горах зелень имела яркий желтковый цвет, коричневатый и серый, если попадались сырые места, то их охраняли птицы на длинных, будто бы проволочных ногах, очень похожие на общипанных, с куцыми хвостами цесарок – это были цапли.
На полях они имели свои «фермы, словно зажиточные американцы», на них выводили лягушек. А что может быть вкуснее лягушки? Только лягушка.
Правда, цапель из других семей к себе не подпускали, только своих – берегли еду для родичей, словом. Устюжанинов, видя это, лишь улыбался: что у людей, что у зверей, что у птиц – одни и те же предпочтения в быту, одни и те же заботы.
Остановки на ночь старались делать там, где растет пальма равенала – в таких местах обязательно бывает вода, она скапливается в выемках листьев, будто в чашах, и равенала бережно хранит влагу, не дает ни высохнуть, ни пролиться; макушка у равеналы похожа на большой тент, всегда готова прикрыть путника от беспощадного солнца. Растут на равенале и бананы – можно не только напиться, но и насытиться.
Рядом с равеналой человек ощущает себя защищенно, спокойно, его даже комары меньше кусают. Под стать равенале и пальма рафия – она дает плоды, масло, кровлю для крыш, бул, из которого ткут табану – прочную ткань, без которой ни один мальгаш не способен прикрыть свою наготу.
А вот хинцы. Кору и ветки его жуют, когда человека треплет тропическая лихорадка – дерево хинцы очень помогает… Есть дерево нату, которое никогда не гниет, ни одно болото не способно его взять, есть манара, чья древесина имеет яркий фиолетовый цвет, способный ослепить любой взыскательный взор, есть циандалана, древесина у циандаланы – розовая, иссеченная черными мраморными прожилками, есть манаризуби в пепельно-красной оплетке – палисандровая порода, как определил Беневский… И все это – Мадагаскар. Очень дорогим считается эбеновое дерево, которое в Европе зовут черным – тяжелое, трудно поддающееся резцу…
