– Идем дальше! – скомандовал Устюжанинов вполголоса, словно бы обращаясь лишь к самому себе, поскольку видя измученного Дешанеля и молодого «амиго», не мог ими командовать, не имел права, – ему было жалко их…
Но пути иного не было – нужно идти дальше, идти самим и нести на себе покалеченного толгаша. Сжимать зубами усталость, пригоршнями сшибать на землю пот, хрипеть, выплевывать изо рта куски сваренных легких, падать на ходу и стараться не упасть – удержаться и сделать очередной шаг…
Бабакут не завидовал белому предводителю маленькой группы, так опрометчиво отправившейся в дальний поход. Оставалось ему сейчас сделать лишь одно – выждать момент, когда люди Устюжанинова совсем лишатся сил и тогда их не только человек сможет скрутить – одолеет даже обезьяна, каждый палец завяжет в узелок, не говоря уже о большем.
Предчувствуя этот момент, Бабакут довольно улыбался.
Чем ниже спускалась группа Устюжанинова, тем жарче делалось, одежда прилипала к телу, в сапогах громко хлюпал пот.
Уже в долине, на привале, младший «амиго» обработал раны старшего потщательнее, собрал с кустов густую паутину, разжевал ее и залепил жвачкой кровоточащие места, потом перевязал широкими, украшенными полосами листьями неведомого растения.
– А это нельзя было сделать раньше? – спросил Устюжанинов.
– Нельзя, – «амиго» отрицательно помотал головой, – там не было лекарства…
Устюжанинов понял, что под лекарством этот парень разумеет большие полосатые листья, заметил упрямым тоном:
– Но пауки-то были. И паутина была…
– Совсем не та паутина, мбвана. И пауки не те.
– Он выздоровеет? – Устюжанинов задал вопрос, который не следовало бы задавать, но, к сожалению, он не подумал об этом.
– Обязательно выздоровеет, мбвана, – успокаивающим голосом проговорил «амиго», – иначе быть не должно.
– Дай-то Бог, – тихо произнес Устюжанинов и закрыл глаза.
Пространство перед ним окрасилось в красный цвет и поплыло куда-то в сторону, вместе с воздухом этим поплыл и Устюжанинов. На несколько мгновений он провалился в небытие, нырнул вниз, в глубину, потом всплыл на поверхность.
Всплыл, немного посвежевший. Руки и ноги ломило, пальцы тряслись, в горле сидела твердая пробка, по назойливому звону, возникшему в ушах, ему показалось, что он совсем лишился сил, но вскоре назойливый звон исчез. Устюжанинов поднялся с поваленной лесины, на которой сидел.
– Ну что ж, снова моя очередь нести «амиго», – проговорил он буднично.
Обвядший, понурившийся Дешанель поднял голову – он не был похож на самого себя, усталость выжала его, будто мокрую тряпку, выкрутила – сдал француз сильно. Устюжанинов невольно сравнил себя с ним: а ведь он выглядит точно так же, как и Дешанель – такой же выжатый, усталый, не похожий на себя.
Вздохнув, Устюжанинов вцепился руками в край носилок, приподнял, молча поглядел на молодого «амиго» – помогай! – тот послушно взялся за носилки с той стороны.
Двинулись дальше.
– К вечеру они будут наши, – заключил Бабакут, щуря глаза – группа Устюжанинова находилась далеко, видно ее было плохо, – точно будут наши, – повторил он и послал одного из своих помощников к капитану Фоге – капитан должен знать все, что происходит с белоголовым помощником Беневского и его людьми.
Помощник, молодой сафирубай в плаще из грубой рисовой ткани, – в России такую ткань называют рогожкой, – покивал понимающе, приложил руку к груди и исчез в густых фиолетовых зарослях.
Группа Устюжанинова на этот раз не останавливалась долго, – Бабакут лишь удивленно покачал головой, не думал он, что европейцы могут так долго держаться, не падать на колени от усталости, но что было, то было, – во второй половине дня все же улеглась на неровной лесной поляне на привал…
Дешанель, отхрипевшись, откашлявшись, подполз к Устюжанинову, помял пальцами грудь, пожаловался:
– Сердце болит!
– Держись, Артур! – это единственное, что мог выдавить из себя Устюжанинов.
– У меня такое ощущение, что мы никогда уже не выберемся к Беневскому, все останемся тут.
Устюжанинов вместо ответа немо покрутил головой – ждал, когда слова вновь возвратятся к нему, пробившись через броню усталости, – наконец проговорил с трудом:
– Мы вернемся, Артур, обязательно вернемся!
С высоты птичьего полета было хорошо видно, что совсем недалеко от места отдыха Устюжанинова и его людей по лесу двигался целый отряд, возглавляемый хромым, но все еще неутомимым капитаном Фоге, – ноги у него скрипели певуче, ржавый металлический нагрудник, который капитан натянул на себя, также скрипел, между двумя пластинами сбоку, в сочленении, виднелась дырка, но это досадное обстоятельство совершенно не волновало Фоге. С собою в поход он взял палку с рогулькой-набалдашником, вырезанную из твердого железного дерева, теперь взмахивал ею призывно и сипел, широко открывая рот:
– За мною, ребята! Вперед!
Скрип его ног вспугивал птиц, с кустов поднимались даже невозмутимые попугаи и старались переместиться в противоположный угол леса, хотя летать они не любили и предпочитали отсиживаться где-нибудь в тихом тенистом месте, где не было орлов с их стальными когтями и докучливых, дурно пахнущих людей; птицы помельче и попроворнее также поднимались с кустов и деревьев и тучами уносились в сторону.
Младший «амиго» засекал это опасное шевеление в душном громоздком лесу засекал далекие звуки, вскидывался настороженно, но понять ничего не мог и устало опускал голову.
А Фоге продолжал деревянно скрипеть конечностями – ему плевать было на то, слышат его напарники Устюжанинова и сам Устюжанинов или не слышат, – и грозно взмахивал тяжелой палкой:
– Не спотыкайтесь на ровном месте, ребята… Вперед!
Ноги у него рождали звуки громче и пронзительнее, чем издают, допустим несмазанные колеса старой телеги, смертельно пугали не только мелких зверушек, прятавшихся в кустах, но и зверьков покрупнее; с изрубленного, похожего на прокисший кусок мяса лица тек обильный пот.
От отряда Фоге отделились двое крепкотелых людей, ничем не отличавшихся от бецимисарков и толгашей, и поспешно ушли вперед.
Отряд же Фоге, наоборот, остановился, капитан развернулся циркулем вокруг одной ноги и прокаркал, будто старая ворона:
– Отдыхайте пока… – подумал немного и предупредил строго: – Но без дремоты!
Дружно застонав, отряд повалился на землю, не боясь испачкать форменные камзолы и тем более не боясь помять их, – они и без того были мятые. Зелень же здешняя въедается в ткань мертво, а ядовитая вообще может прожечь материю насквозь, на самых видных местах образуются аккуратные, словно бы оплавленные огнем, дырки.
Фоге, помедлив, пооглядывался немного, прикидывая выгодность позиции, на которой они отдыхали, и тоже повалился на землю, задрал скрипучие ноги – чем он хуже своих солдат, в конце концов. Хлопнул челюстями громко – зубы у капитана, несмотря на возраст, были еще крепкие, – и, несмотря на собственное предупреждение не дремать, закрыл глаза.
