Через некоторое время из далекого бецимисарского селения прибыл скороход, сообщал, что маленький отряд Устюжанинова в дремучем лесу встретила засада французов, спутник Устюжанинова убит, один из бецимисарков тоже убит, Белоголовый ранен и увезен французами в форт Дофин. Второй бецимисарк брошен в лесу истекающим кровью – без помощи, без воды и еды, вообще без всякого присмотра – умирать, словом. Но брошенный, обреченный бецимисарк не умер, не доставил такой радости ни воронам, ни крокодилам – он сумел приползти к людям и выжил.
Хиави, который после долгой дождливой зимы кочевал по землям своего племени, перемещаясь из одного селения в другое, и прислал Беневскому скорохода…
Через полторы недели Хиави расположился большим лагерем около форта Дофин, – одна только свита его составляла триста человек.
В Дофине ожидали приезда представителя комиссара Гринье – его правой руки и личного приятеля, даже больше, чем просто приятеля, – близкого родственника.
Фамилия представителя губернатора была Шофон.
Это был господин невысокого роста, с круглым, будто бочонок, туго обтянутом лосинами животом и дремучими разбойными бакенбардами, делающими его похожим на предводителя шайки искателей чужого золота, а по совместительству владельца винной лавки, торгующей поддельным зельем.
Большой горбатый нос господина Шофона был искривлен ударом кулака еще в детстве, нижняя губа была расплющена ударом другого кулака, а в остальном это был вполне благопристойный господин, довольный своей жизнью и судьбой, с масляными большими глазами и седенькой бородкой-эспаньолкой, словно бы случайно прилипшей к нижней челюсти. Бородка была растрепана донельзя, похоже, не знала, что такое черепаховый гребешок для расчесывания эспаньолок.
Увидев палатки и шатры, раскинутые у стен форта Дофин, доверенный представитель губернатора Иль-де-Франса насмешливо поинтересовался:
– А это что за цыганский табор?
– Король племени бецимисарков Хиави дожидается вас, ваше превосходительство.
Лицо у Шофона вытянулось изумленно – он не смог скрыть удивления, хотел даже что-то сказать, но нашел силы, чтобы сдержать себя. Сделав важный вид, прошел в дом, специально отведенный для почетных гостей, прибывающих из губернаторской канцелярии.
Через час Хиави уже находился у Шофона.
– Очень много наслышан о вас лично и вашем племени, – Шофон с чувством пожал руку Хиави, хотя никогда ранее не слышал ни о бецимисарках, ни тем более о Хиави. – Рад, что вы являетесь преданным другом Франции.
Хиави понял, что с этим человеком можно говорить, не делая никаких предварительных словесных пассажей и обхаживаний – свое тот возьмет в любом случае и за деньги не только выпустит Устюжанинова из лазарета, но и Иль-де-Франс продаст Америке и под купчей подделает подпись короля.
Дом для почетных гостей был богато отделан, казенных денег мастера на него не пожалели, стенки были даже обтянуты атласной тканью, привезенной из самого Парижа. Хиави огляделся и изложил цель своего прихода.
– Я много плохого слышал о разбойнике, который сидит в лазарете, – задумчиво пощипывая эспаньолку, заметил Шофон, – наверняка бородка выглядела у него так неряшливо потому, что он слишком часто ее трепал, – удрученно покачал головой, хотя о человеке, которого взяли в плен солдаты Фоге, никогда ничего не слышал.
Хиави наклонил голову – ждал, когда Шофон выговорится.
Но тот не стал тратить слова, посчитав это дело ненужным, сложил руки на животе-бочонке и начал вертеть большими пальцами колесо. Поглядел внимательно на бесстрастное лицо вождя бецимисарков. Приподнял одну бровь: ну?
– Я прошу его отпустить, – сказал Хиави, – насколько я знаю, он никаких преступлений не совершил.
– Он стрелял в нашего офицера, – не моргнув глазом, заявил Шофон, факт, что этого не было, не смущал его совершенно, – а раз стрелял в офицера – значит, должен сидеть в тюрьме. Таковы законы Франции.
– Насколько я знаю, не он стрелял, а в него стреляли – он тяжело ранен.
– А как же иначе? Если в руках у него было оружие, то он просто обязан был получить пулю.
– Я прошу отдать пленника мне, – попросил Хиави. – За деньги, конечно. Я заплачу выкуп.
Подергав свернутым набок носом, Шофон отвел глаза в сторону.
– Хороший выкуп, – добавил Хиави.
Шофон размышлял – прикидывал, как взять побольше денег с короля бецимисарков. Главное – набить цену – пленник, мол, стоит дорого.
– Если я пойду на это, то только из-за того, что вы стараетесь поддерживать дружбу с Францией, – сказал он.
– Стараюсь, стараюсь, – подтвердил Хиави. – Я даю вам за пленника пятьсот золотых франков.
– Если вы удвоите эту сумму, наша дружба станет крепче, – сказал Шофон.
На бесстрастном лице Хиави появилась улыбка.
– Конечно же, я удвою эту сумму, – произнес он неторопливо. Добавил, гася на лице улыбку: – Чтобы наша дружба сделалась еще крепче.
– Отлично! – произнес Шофон и, не сдержавшись, довольно потер руки: покладистость вождя бецимисарков ему понравилась. Побольше бы на Мадагаскаре таких королей!
Вечером лагерь бецимисарков снялся с места и, не взирая на приближающуюся ночь, втянулся в темную лесную чащу, растворился в ней. С собой Хиави увозил и Устюжанинова.
Войско у Беневского собралось уже приличное, мальгаши с удовольствием обучались сабельному и штыковому бою, стрельбе из мушкетов и усиленных длинноствольных ружей, наиболее сообразительных новобранцев Беневский приставил к орудиям: пусть привыкают, в будущем станут хорошими пушкарями.
Действия Беневского продолжали вызывать на Иль-де-Франсе лютое раздражение, комиссар де Гринье в очередной раз не сдержавшись, порвал собственные перчатки и вышвырнул в окно. У Ларшера спросил раздраженно:
– Когда будете готовы к походу?
Заметив на лице капитана колебания, посчитал их растерянностью и воскликнул неожиданно оскорбительно:
– Что, стар становитесь, Ларшер? Боитесь похода?
Ларшер вытянулся, будто молодой эвкалипт:
– Никак нет, ваше высокопревосходительство!
– Имей в виду, что уже давно пора показать Беневскому, кто хозяин в этой части света.
– Будет сделано в ближайшее время, ваше высокопревосходительство!
Увидев Устюжанинова, поднимающегося с носилок, Беневский вскрикнул радостно и, раскинув руки в стороны, кинулся к нему:
– Альоша!
Устюжанинов почувствовал, что у него перехватило горло, деревня, люди, сооружения поплыли перед глазами, поплыла сама природа, воздух сделался размытым, радужным. Хромая, кренясь на один бок, он поковылял к Беневскому.
На глазах Беневского показались слезы. На глазах Устюжанинова – тоже.
