Но все было реальным и прежде всего – три больших боевых корабля, окрашенных в серый защитный цвет, со спущенными парусами стоявшие в бухте Антонжиль. С кораблей на воду уже спустили шлюпки, на палубах выстроились солдаты.
Пройдет полтора часа и все солдатики эти, с первого до последнего, окажутся на берегу. Беневский, опираясь на мушкет, как на палку, прихрамывая, – с каждым шагом все сильнее, – побежал к крепости. Устюжанинов не отставал от него, решил, что учителя сейчас надо оберегать особенно тщательно.
По крепости уже несся громкий клич:
– Тревога! Тревога!
У Беневского горько сжалось сердце: не успел он сформировать свою армию до конца… Не получилось. Эх, Маурицы, Маурицы! С другой стороны, все равно люди де Гринье, увидев вооруженных солдат-мальгашей, вооруженных не луками и копьями, а современными ружьями, должны будут понять, что Мадагаскар стал иным, чем был, допустим, всего год назад. И эта перемена обязательно должна заставить их задуматься. Если, конечно, эти люди не слепы и не глупы.
Но пока надо было думать о другом. Какую тактику избрать в предстоящем бою, – а в том, что бой будет, Беневский не сомневался, – как повести себя, вот вопрос…
Можно, конечно, обрушить ядра своих орудий на загруженные солдатами шлюпки, когда те будут плыть к берегу – это один вариант. Можно дать им высадиться на берег и здесь сразиться в рукопашной стычке – кто кого, – второй вариант… Возможно, это не самый лучший вариант, но зато честный. Можно самим сесть в шлюпки и сразиться на воде… Вариант номер три, от которого здорово попахивает пиратским ремеслом.
– Тревога, тревога! – прокричал кто-то у него над самым ухом и Беневский, оглушенный этим криком, протестующе помотал головой.
Такой крик способен опрокинуть в обморок кого угодно, даже бегемота. Недобрый красный свет, разлившийся по небу, потерял свою яркость, наполнился желтизной, воздушный полог над головой засиял дорого… Беневскому показалось, что это было сияние победы – победы, которую он должен был одержать.
Но… Конечно, война – это хорошо, успешная война – очень хорошо, а все-таки худой плохонький мир лучше всякой успешной войны. У него мелькнула мысль – не попытаться ли договориться с командующим французским войском и не разойтись ли с миром в разные стороны?
Ведь прибывшие солдаты – не безглазые люди, прекрасно видят, что перед ними – не те безобидные, покорные судьбе мальгаши, вооруженные древними дубинами и старыми луками, ныне перед ними – достойный противник, современные солдаты, и оружие у них современное, и со стен крепости глядят стволы современных орудий.
Заряжены стволы явно не вареным горохом и не семечками тропических фруктов – заряжены свинцом. Так что всякому командиру, увидевшему основательный солдатский строй на стороне противника имеет смысл крепко задуматься и только обмозговав все, скомандовать своим подопечным: «В атаку!»
Если начнется бой, убитых будет много – и с одной стороны, и с другой. Как бы сделать так, чтобы кровь не превратила светлый песок бухты Антонжиль в красный? Переговоры, только переговоры…
От количества шлюпок, находившихся в воде залива, уже рябило в глазах – шлюпок было много. Значит, комиссар де Гринье решил покончить с Беневским одним ударом мухобойки… Ну-ну!
Солдаты Беневского продолжали спешно выбегать из помещений, которые ампансакаб называл казармами, хотя на казармы они не были похожи, и выстраивались на длинной утоптанной площади перед крепостной стеной, прямо под пушками.
– Смотрите, учитель! – Устюжанинов ткнул рукой в сторону залива.
Беневский уже увидел, что засек Устюжанинов – передние шлюпки затормозили в нерешительности, тяжело просели в воде – были перегружены, задние начали напирать на них. Еще миг – и сотня доблестных французских солдат будет барахтаться в воде… Но нет, Бог миловал – ни одна из шлюпок не перевернулась, все остались на плаву.
– Не хватает, однако, боевого духа у подданных его величества Людовика Шестнадцатого, – заметил Беневский с легкой усмешкой, губы у него презрительно дрогнули, – чуть не искупались. Впрочем, если б искупались, может, поумнее бы стали.
Он стоял впереди своих солдат, в белой рубашке, заметный издали, потом, поняв, что являет из себя первоклассную мишень, попросил принести камзол. Устюжанинов же неторопливо двигался вдоль строя соддат-мальгашей, проверял мушкеты.
Каждый взвод был разделен на две половины, одна половина – это меткие стрелки, вторая – ловкие и быстрые заряжающие, после выстрела мушкет надо было снова зарядить порохом и загнать в ствол пулю, что требовало и времени и сноровки.
Самым боевым был, пожалуй, первый взвод, собравший буканьеров Джона Плантена, у этих ребят имелся боевой опыт, воевать они привыкли с детских лет, с соски – еще не умея ходить, ползая с гуттаперчиевой пустышкой во рту, они с собой волокли любимую игрушку, пиратскую саблю или палаш, второй взвод и третий, находившиеся рядом, почти не уступали первому: бецимисарки и толгаши были также прекрасно вымуштрованы Беневским.
Четвертый взвод, собравший людей из племен махали и вазимба, был послабее трех первых, таким же был и пятый взвод, составленный из людей слишком разных, пока не сумевших стать единым целым, не подогнанных друг к другу. Над этими взводами предстояло работать.
Были еще шестой, седьмой и восьмой взводы, но работы они требовали еще большей – это были сырые воинские единицы. Месяца через два – два с половиной они могут стать полновесными боевыми взводами. А пока что имелось, то имелось. Второй полк, который набрали уже почти целиком, был, к сожалению, слабее первого. Пока слабее – с ним еще предстояло попыхтеть.
Смешавшийся строй шлюпок понемногу начал выравниваться. Желание расправиться с французским десантом прямо в заливе Беневский пресек в себе – может быть, все-таки удастся обойтись миром, переговорить и тихо разойтись? Но с другой стороны, французы могут посчитать такое желание Беневского слабостью, проявлением покорности, а это совсем не так… Беневский протестующее мотнул головой и, скрестив руки на груди, стал ждать.
Устюжанинов, который проверил все взводы в обоих полках – на фланги поставил самых слабых, тех, на которых не было большой надежды, – подошел к Беневскому и также скрестил руки на груди.
Шлюпки торопливо, боясь попасть под огонь, который французы совсем не брали в расчет при высадке, подошли к берегу и солдаты с воплями стали спрыгивать с них прямо в воду.
– Ну-ну, – насмешливо проговорил Беневский, глядя из-под руки на шлюпки, потом обернулся на своих подопечных, скомандовал зычно:
– Солдаты ампансакаба, десять шагов вперед – марш! Р-раз, два, три, четыре… – шеренга, безукоризненно ровно держа строй, сделала десять шагов, встала рядом с Беневским и Устюжаниновым, – все взводы до единого.
Французов было много, почти в два раза больше, чем мальгашей, но это, честно говоря, не беспокоило Беневского – его по-прежнему беспокоило другое: как бы обойтись в этом противостоянии без крови? Еще вчера, он не думал об этом, в голову даже мысль такая не приходила и не могла придти, а за сегодняшнюю ночь в мозгах его, в сердце, в нем самом произошел некий сдвиг, он словно бы помудрел, постарел, ему было жаль своих сподвижников, мальгашей, находившихся рядом с ним, как было жаль и тех людей, которые высадились на сыром берегу залива Антонжиль – французских солдат, вынужденных подчиняться неумным приказам.
