Кроме Мориса Августовича были другие люди, не менее светлые, не менее талантливые, желавшие другим людям добра и хлеба, но их не стало и неведомо, целы ли их могилы?
Старик с вырванным языком и иззубренными ноздрями – палач, видать, был молодой, неумело работал клещами, а может, наоборот, пожалел бывшего камер-юнкера Анны Иоановны, – с очень красноречивым мычанием и тоскливыми глазами. Как же его фамилия? Имя Устюжанинов помнил – дед Сашка, – а вот фамилию забыл… Выветрилась из головы, хотя не должна была выветриваться.
А фамилия деда Сашки была Турчанинов. Очень активный был заговорщик против своей государыни в пользу Анны Леопольдовны.
Так же отчетливо, как и лицо Беневского маячит перед ним лицо и гвардейского поручика Петра Хрущева, спокойного умного человека, обладающего способностью принимать быстрые и точные решения… Как ему служится у французов, которых ныне Устюжанинов начал яростно ненавидеть. И вообще, жив ли он? Хотелось, чтобы он выжил в мясорубке времени и вернулся в Россию.
Впрочем, в Россию его вряд ли пустят, а если пустят, то только для того, чтобы отрубить голову…
Вспыльчивый дядя Вася Панов, гвардейский поручик, способный мгновенно загораться – ну будто порох, – и так же мгновенно остывать. Что еще было важно в нем – он никогда не помнил зла. Лицо его возникло из притеми воздуха – нервное, худое, с запавшими щеками и жестким сухим ртом. Россия Панову уже не нужна, кости поручика сгнили, да и сам он, встретив на том свете душу капитана Нилова, повинился перед ней. И, вполне возможно, получил прощение за то, что сгубил капитана Нилова.
Ипполит Степанов в стареньком офицерском мундире без знаков различия. Хоть и был он богатым человеком, владел обширным имением под Москвой, лесными и водными угодьями, а от родных своих ни вестей, ни денег, как слышал Алешка Устюжанинов, не получал. Впрочем, это было делом обычным, от государевых преступников родные отказывались очень часто.
Наверное, выхода у них не было, иначе могли они попасть в немилость и сами стать людьми, неугодными трону.
Шумный, полный, широколицый Батурин, чье сложное имя Устюжанинов забывал даже находясь на Камчатке, а сейчас его ни за что, конечно, не сумеет вспомнить. Не всплывет оно, не возродится… Возрождаться было не из чего.
А вон и Митяй Кузнецов, к которому Алексей относился с таким же благоговением, как и к Беневскому. Огромный, – о таких принято говорить «косая сажень в плечах», открытый взгляд и такая же открытая улыбка – свидетельства доброго характера, за плечами – старое ружье с облегченным прикладом, чтобы удобнее было таскаться по камчатским увалам, одолевать буреломы, простенький мешок, перетянутый бечевкой, в котором болтались несколько луковиц, коврига хлеба, да крохотный берестяной туесок с солью. Мясо и рыбу он добывал в лесу и в реках – без обеда никогда не оставался. Где ты сейчас находишься, Митяй Кузнецов?
Митяя Устюжанинову было жаль так же, как и Беневского – меткого стрелка очень не хватало на Мадагаскаре… И зверинец около Митяя всегда колготился забавный – чего стоил только один кот Прошка – гроза большерецких собак, которые завидя кота, немедленно поджимали хвосты и старались нырнуть в какую-нибудь подворотню – лишь бы он их не заметил…
Наверное, косточки Прошкины уже превратились в обычную землю, из которой проклюнулся новый росток.
Капитан «Святого Петра» Максим Чурин, штурманский ученик Дмитрий Бочаров, казак Иван Рюмин, шустрый, как веник Спиридон Судейкин… Большая часть этого народа уже наверняка лежит в земле.
Лекарь Магнус Медер уже тоже, наверное, покоится на одном из европейских кладбищ – он и в пору побега был уже древним стариком, – за семьдесят лет, – хороший был дед и эскулап хороший.
Лицо у Устюжанинова напряглось: это сколько же людей, находившихся когда-то рядом, с которыми он ел из одной миски, ушли? Ушли они, чтобы никогда уже не вернуться. Устюжанинов отер пальцами глаза, втянул сквозь зубы воздух в себя – нечего сырость разводить…
Надо жить дальше и продолжить дело тех людей, которых уже нет, – в таком разе и тех людей народ будет помнить, а самого Устюжанинова – благодарить.
Далеко в море показался корабль с белыми парусами, шел он на всех парах, торопился в Европу, что-то вез в своих трюмах: может быть, чай, может быть, шелк, а может, специи – кто знает! Но шел он не пустой, это точно, – суда в Европу пустыми не ходят…
Над кораблем так же быстро, подгоняемое тем же ветром, плыло большое розовое облако – ну словно бы это была душа Беневского, принадлежавшая Мадагаскару.
И верно ведь, душа – проплыв немного по небу, облако вдруг остановилось словно бы в раздумий, простояло несколько минут, не делая ни одного движения, а потом, дрогнув, неторопливо направилось к берегу.
И верно ведь, это была душа Беневского. Устюжанинов еще раз вытер пальцами глаза, снял с ресниц соленые капли, попытался успокоить задрожавшие губы. На душе было муторно.
Если умирает человек, если тело его перестает существовать, то душа остается живой, не умирает, а уходит в безбрежное пространство, в горние выси и обретает там. Потом достается другому человеку и новый владелец ее характером обязательно будет похож на предыдущего владельца, может быть, даже будет полной его копией.
С другой стороны, недаром говорят, что пути Господни неисповедимы – так что всякое может быть…
Розовое облако доплыло до берега, до высокой точки, на которой под приметным деревом покоилось тело Беневского, и неожиданно растаяло. Растаяло прямо на глазах.
Устюжанинов все понял, он был человеком сообразительным…
На следующий день двадцать четвертого мая, Устюжанинов исчез из деревни бецимисарков. Попрощался с королем Хиави, ставшим уже совсем старым, с его сыном Сиави и исчез.
Вещи в доме, где он жил, находились на своих местах, все было прибрано очень аккуратно, вымыто, выскоблено, – Устюжанинов умел наводить чистоту, в доме не было ни пылинки, ни соринки, казалось, что жилец вышел ненадолго подышать воздухом и скоро явится обратно, но Устюжанинов не вернулся…
Деревня, в которой Устюжанинов провел целый год, за это время разрослась, стала походить на город. Наверное, прежде всего потому, что в ней теперь постоянно проживала королевская семья (хотя столицей племени бецимисарков официально считалось селение Таматав – крупное и в военном отношении почти неприступное, с другой стороны, деревня располагалась на реке, а всякая река – это торговая артерия… Бецимисарки умели продавать рис, бороны, двухколесные телеги, синих, добродушных быков-зебу, строительный бамбук, вяленое мясо и многое другое, и также умели покупать.
Пустынный ранее берег ныне был застроен домами, поставленными на сваи – с одной стороны сваи были возведены, чтобы крокодилы случайно не напали на скот, не попереглатывали индюков и уток, с другой – мало ли что может быть, вдруг в реке поднимется вода?
Так или иначе, на глазах Устюжанинова деревня изменила свой лик.
