Прошло еще немного времени. Устюжанинов устроился работать в контору, управлявшую Нерчинскими рудниками, канцеляристом и жизнью своей скромной был доволен.
С отцом Николаем он подружился, разногласий с ним никаких не было, хотя в церковь ходил редко, но священник не попрекал этим Устюжанинова, знал, что наступит время и тот все равно придет к Богу, просто человеку этому надо малость осмотреться, поувереннее, попрочнее встать на ноги.
Как-то Устюжанинов узнал, что недалеко от дома, где жил священник с Полиной, продается изба – добротная, сложенная из отстоявшейся сухой лиственницы, – хозяин, отработав свое на рудниках, отбывал в «Расею», – Устюжанинов долго размышлять не стал и сходу купил хату.
Полина взгрустнула:
– Как же, Алеша, жить нам порознь-то? Мы ведь родные люди, одна семья – нельзя нам расходиться-то.
– А мы и не расходимся, каждый день будем наведываться друг к другу в гости.
Через три года отца Николая перевели в другое место – освободился большой приход и православным потребовался опытный настоятель. Хотелось бы Устюжанинову поехать вслед за сестрой, ее мужем и детишками в другой, город да не мог он это сделать – купить новый дом он уже не сумеет. Не осилит просто. Горечь сжала ему горло.
«Неужели я остаюсь один?» – мелькнула в голове ознобная мысль. Он неверяще покачал головой.
Но это было так – он оставался один. Новый приход, куда уезжала сестра Полина, находился в нескольких сотнях километров от Нерчинска. Ясно было – видеться так, как они виделись, живя в одном городке, но в разных домах, уже не удастся. Дай Бог, если случится раз в год и то будет хорошо. Чаще – вряд ли. Устюжанинов с трудом освободился от горького капкана, стиснувшего ему горло и пошел к сестре прощаться.
Устюжанинов так никуда и не уехал из Нерчинска, так здесь и состарился. Работал он до глубоких старческих лет на одном и том же месте – в конторе рудников.
Жил совершенно один, жениться не стал. Дом у него едва ли не целиком был забит книгами – читал Алексей Алексеевич много и совершенно беспорядочно, иначе говоря – все подряд.
Впрочем, любимая тема в чтении у него все-таки имелась – путешествия, пути-дороги заморские, приключения и познание неведомого, встречи с людьми, которых в России никогда не встретишь и описания животного мира далеких земель, – такие книги он выискивал специально. Среди них больше всего ему нравились две: записки купца Афанасия Никитина, ходившего «за три моря» и толстый том Федора Каржавина, изданный в типографии Зотова, – где речь шла об увлекательных приключениях капитана де Сивиля.
– Книга сия – диво, как хороша, – сказал Устюжанинов, прочитав том, – это первое, и второе – де Сивиль, судя по всему – это сам Каржавин.
Ему захотелось написать автору. Некоторое время Устюжанинов колебался, но потом взял лист бумаги и сел за стол. Писать было трудно. Он вообще не подозревал даже, что писанина – такое трудное дело.
Очень скоро у него потяжелели и отекли плечи, в спине возникла боль, затылок тоже потяжелел, сделался чужим. Устюжанинов помял его пальцами, но затылок пальцев не ощутил – онемел совершенно.
Слова, выходившие из-под пера, были неинтересными, неуклюжими какими-то, деревянными, словно бы и не Устюжанинов их писал. Не думал он, что окажется таким косноязычным. Но что было, то было. Хотя те заметки, которые он пытался делать, находясь в Париже, давались ему много легче. Постарел он, что ли?
Целых два дня понадобилось ему, чтобы завершить работу, долгих два дня он потратил в трудах и муках, сочиняя простое, в общем-то, письмо. Когда сочинил, то еще два дня потратил на сомнения: отправлять письмо в Санкт-Петербург или не отправлять? Да и адреса Каржавина у него нет.
Он отправил письмо на адрес владельца типографии Зотова, выпустившего в свет описание приключений капитана де Сивиля, не зная, дойдут ли его несколько листов плотно исписанной бумаги до Каржавина или не дойдут…
Письмо дошло. Через полтора года Устюжанинов получил ответ. Каржавин писал, что удивился посланию, пришедшему из далекого Нерчинска, как удивился и судьбе человека, отправившему его. «Пути Господни неисповедимы, – написал Каржавин. – Никто, кроме Всевышнего не знает, где нам суждено оказаться завтра. Сам я провел в скитаниях по дальним странам двадцать семь лет, из них семнадцать – по землям Южной и Северной Америк, бывал в таких местах и у таких народов, о существовании которых я даже не подозревал. Мне было интересно. Думаю, что жизнь Ваша так же была интересна – незнакомые дальние страны обязательно оставляют след в памяти, забыть их невозможно».
Завязалась переписка, которая продолжалась до самой смерти Федора Каржавина, хотя пожить великий бродяга Каржавин мог бы и еще, умер он совсем нестарым…
Когда он скончался и весть об этом дошла до Нерчинска, для Устюжанинова наступило почти полное одиночество – сестру свою троюродную Полину с мужем Николаем, повзрослевших племянников и племянниц он не увидел уже ни разу – отец Николай получил повышение и они переехали в новый приход, еще дальше от Нерчинска.
На рудниках, в самой конторе Устюжанинов слыл за великого чудака и нелюдя и с ним никто не водил дружбу.
Крепкое хлебное вино, столь любимое рабочими рудников, он не употреблял, в различных праздниках, кончавшихся обычно драками, не участвовал, в гости к соседям, как это было принято на Руси, не ходил – ущербный, словом, был человек, – так считали местные работяги. Так считало, кстати, и начальство, поглядывавшее на него с откровенным недоумением: как мог в их среду затесаться мужик, знающий около десятка языков, – кроме, конечно, дикого камчатского, туземного и матерного, – исходивший своими ногами весь мир (а может, это не так, может, канцелярист Устюжанинов привирает и черпает рассказы о своих приключениях из чужих книг), утверждающий, что он видел многое из того, чего не видели другие?
Странная история… И мужик этот очень странный.
Об Устюжанинове доложили даже управляющему рудниками – почтенному, погруженному в себя, будто в аквариум, господину, отрастившему такие огромные бакенбарды, что их можно было принять за конскую гриву, выращенную на физиономии человека в порядке эксперимента; управляющий глянул на канцеляриста и, неожиданно поскучнев, равнодушно махнул рукой: не приставайте, мол, ко мне с такими глупостями.
У него был свой взгляд на мир, очень рациональный, пропущенный через формулу «Пронесет это выгоду или нет?» – недаром управляющий носил немецкую фамилию и умел хорошо считать деньги… Это сложное мастерство он освоил до тонкостей.
«Странный человек» Устюжанинов старался держать себя в форме, в сорокаградусный мороз растирался снегом, на коротких, подбитых мехом лыжах совершал пятнадцатикилометровые походы по здешним горам и лиственничным падям, купался в прорубях, летом обязательно уходил в плотно набитую комарьем тайгу за живительной смолой и лечебными травами. Причем, невиданное дело – местные комары, способные высосать всю, до последней капли кровь у большого теленка и мертвого уложить его в канаву, а уж что касается голопузых, совершенно незащищенных щенят, то их они укладывали сотнями, – Устюжанинова не трогали совсем.
