– В Европу-у-у? – загудело сразу несколько недовольных голосов.
– Да, в Европу. Мы осядем на одном из островов в океане, построим там дома и возделаем поля, станем жить свободно и счастливо, но нам обязательно будет нужна поддержка Европы, нам будут необходимы ткани для одежды, инвентарь, чтобы обрабатывать землю, топоры и гвозди, в конце концов, чтобы возвести жилье, порох, чтобы стрелять птиц и зверей и быть сытыми – нам много чего понадобится…
В ответ – гнетущее молчание. Впрочем, Беневского оно никак не обескуражило.
– А для этого нам обязательно надо побывать в Париже, – заявил Беневский, – договориться обо всем. А потом вернуться в океан, на понравившийся нам остров.
Расходились в молчании – речь Беневского многим была не по душе. Если раньше он очень красиво рассказывал о сытой жизни, о вечном тепле, о дружелюбных людях, которые спят и видят, что они братаются с беглецами из холодных северных краев, то сейчас он об этом уже не говорил – либо специально не стал этого делать, либо забыл о прошлых речах. Алеша думал, что такая реакция бунтовщиков расстроит Беневского, но она ничуть не расстроила его, он вообще имел беспечный вид, более того – напомнил Устюжанинову о задании по французскому языку и лег спать.
Утром, едва рассвело, галиот выбрал из воды тяжелый кованый якорь и двинулся дальше. Опять вдоль борта поплыли оживающие весенние берега Камчатки. Хотелось Алеше рассмотреть их внимательнее, полюбоваться, но надо было заниматься французским…
Потянулись дни, один за другим, ночь приходила на смену светлому времени, потом вновь вступала в свои права; паруса, тугие от ветра, заставляли корабль резать тяжелые, как чугун, прочные волны и тащили, упрямо тащили «Святого Петра» на юг.
Пейзаж за бортом особым разнообразием не отличался – берега, тихо уползающие назад, сопки, иногда увенчанные белыми снежными шапками, иногда нет, – все зависело, как понимал Алеша Устюжанинов, от высоты гор, хотя с моря все сопки казались одинаковыми.
Иногда появлялись касатки, подходили близко к галиоту, Устюжанинов, глядя на них, невольно втягивал голову в плечи.
– Касаток не бойся, – сказал Беневский, когда паренек в очередной раз стал ниже ростом, – на людей они не нападают.
– А на кого они нападают, Морис Августович? – спросил Алеша, вытягивая голову и на глазах становясь выше ростом.
– На китов.
На следующий день они стали свидетелями того, как стая касаток расправилась с большим серым китом. Кит был огромен, не меньше галиота, добродушно фыркал, пускал в воздух тугие серебристые струи – он уплыл слишком далеко на юг, попал в теплые воды и теперь ему надо было возвращаться назад, в свое мирное стадо, которое он потерял.
Вернуться в стадо он не успел.
Из морских далей, из-под самого горизонта, принеслась стая касаток – таких же китов, как и безобидный серый, только хищных, стремительных, зубастых, потом примчались еще две касатки, покрупнее.
Подплывать близко к серому киту они поначалу побоялись – одним ударом хвоста он мог изувечить половину стаи, такой был огромный и мощный.
Неожиданно касатки выстроились в линию и линия эта на глазах начала свиваться в кольцо. Вскоре большой серый кит оказался внутри кольца, обеспокоенно зафыркал – кольцо закрутилось вокруг него, взбивая пенные буруны воды. Касатки молча и страшно носились по кругу, все больше и больше сужая кольцо и увеличивая скорость.
Что-то зловещее, пугающее, тревожное рождалось в воде, в убыстряющемся движении касаток, даже в воздухе, и там родилась тревога. Вообще-то Алеша отметил для себя, что море, небо и земля в этих краях составляют единое целое, совершенно не способное разделиться.
Как бы там ни было, ни Алеша, ни Винблад, стоявший рядом с ним у борта, ни несколько охотников, сгрудившихся подле Митяя Кузнецова, не верили, что касатки, как бы злобно ни вели они себя, нападут на огромного кита и тем более – одолеют его. Да и кит, хоть и обеспокоился, но и только, вел себя, что называется, доброжелательно, неторопливо шевелил плавниками и с глухим шумом, словно городской фонтан, выбивал из себя струи воды.
Казалось, что кольцо касаток сейчас не выдержит, распадется в испуге перед серым фыркающим гигантом, но вместо этого из вращающегося круга вырвалась одна из касаток, сделала в воде резкий бросок и впилась зубами киту в бок. Дернулась всем телом, изогнулась и, выдрав огромный кус мяса из бока, отвалила в сторону.
Послышался низкий, сильный, какой-то внутренний звук, – казалось, что ревел кто-то невидимый, находящийся в воде на глубине, под китом, совсем не было похоже, что кит может издавать такие звуки.
Следом стремительный бросок сделала еще одна касатка, также вцепилась зубами в бок кита.
И вновь из-под воды донесся горестный трубный звук. Касатки начали нападать на кита одна за другой, рвали его, живого, огромного, беспомощного, на части, выдирали огромные куски – одного такого куска хватило бы на всю команду галиота «Святой Петр», а касатка проглатывала этот кусок целиком и снова становилась в жуткий вращающийся круг.
Горькие тревожные звуки, рождающиеся под водой, превратились в сплошной рев, от которого у Алеши по коже забегали блохи, кусались насекомые злобно, он морщился, хотел было перебежать к другому борту, чтобы не видеть происходившего, но не смог – ноги приросли к палубе.
– И-и-и, – сорвалось у него с губ тоненькое, жалобное, он сдавил это скулящее нытье зубами, попробовал сдержать его, но попытка оказалась тщетной…
Расправа с бедным китом продолжалась, касатки объедали его, живого, до костей.
Наконец кит не выдержал боли, распахнул огромный рот, в котором запросто могла поместиться охотничья избушка, и одна из касаток, самая смелая, самая большая, рванулась к распахнутому рту.
Винблад поморщился, проговорил медленно, размеренно:
– Надо ударить по этому волчьему стаду картечью…
Алеша вскинулся.
– А что, дядя Винблад, давайте зарядим пушку.
– Поздно, – меланхолично отозвался Винблад. Лицо его, спокойное, даже какое-то равнодушное, словно бы он не видел, как зеленая, с синими разводами морская вода делается красной, коричневой от крови кита, неожиданно налилось краской и стало злым, он заперебирал пальцами по закраине борта, казалось, еще мгновение и он кинется к одной из пушек, чтобы зарядить ее картечью и метким выстрелом разогнать разбойников, но Винблад никуда не двинулся – спасать кита действительно было поздно.
Шустрая и очень наглая касатка, рванувшаяся к распахнутой пасти кита, – кит своими зубами мог перекусить ее пополам, – бесстрашно сунула голову прямо в распах, в зубы гиганта и одним движением нижней челюсти откусила ему язык.
Кровь фонтаном хлынула из пасти несчастного кита, взбила вал воды. Касатки разом изменили тактику, слаженный круг разорвался, касатки теперь вольно носились около кита, совершающего судорожные движения и гулко хлопающего хвостом по воде, хлопки эти были похожи на удары грома, кит гудел трубно, тоскливо, растопыривал огромные плавники.
