Алеша вернулся к речке, тронул Беневского за руку:
– Морис Августович, дайте мне ваше ружье – тут неподалеку какая-то живность пасется, попробую подстрелить.
Беневский, недолго думая, протянул ружье:
– Справишься?
Устюжанинов ответил уверенно, будто бы всю жизнь только тем и занимался, что палил из охотничьих ружей:
– Справлюсь, дядя Беневский.
День обещал быть жарким. Из плотных зеленых зарослей потянуло прелью, звериным духом, Алеша, пройдя метров пятьдесят, остановился, покрутил головой, соображая, куда идти, затем сделал решительный шаг в глубину леса.
Охотничье чутье не подвело Устюжанинова, он прошел еще метров пятьдесят и очутился на краю большой, густо заросшей травой, поляны. На поляне паслись два оленя, семья – самец и самка.
Задержав в себе дыхание, Устюжанинов поднял ружье, притиснул поплотнее к плечу приклад. Отец учил его, что стрелять надо только в самца, самка обязательно должна остаться – ей предстоит продолжать род… Самец же на ее долю найдется непременно.
Самец был заметно крупнее самки – упитанный, важный, породистый. Судя по всему, олени были непугаными – крики, доносившиеся с речки, не тревожили их.
Алеша прицелился оленю в голову, подивился непривычному виду – пятнистости и коротеньким простым рогам, подумал о том, что крапчатая шкура у оленей очень хороша и выстрелил.
Олень дернулся, задирая голову и поднимаясь на задних ногах, затрубил горестно, жалобно и в следующее мгновение рухнул в траву. Олениха выстрела не испугалась, никуда не убежала, склонилась над поверженным самцом – не поняла, в чем дело.
Устюжанинов невольно попятился – слишком необычной была реакция оленихи, внутри у него родился неожиданный страх, в горле сделалось сыро. В следующее мгновение он остановился – сзади, в траве, послышалось неясное шуршание. Алеша скосил взгляд и увидел Графа. Страх, возникший в нем, исчез.
Олениха, не испугавшаяся ни человека, ни грохота ружья, собаки испугалась, совершила длинный прыжок в сторону и исчезла. Самец остался лежать на поляне, – изящный, с неловко подогнутыми под себя ногами и подломленной головой.
На Камчатке, когда охотник поражает пулей добычу, то обязательно молится ей. Иначе царь зверей рассердится и удачи в охоте тогда не видать. Алеша степенно, как это делают взрослые охотники, перекрестился, зашевелил губами, читая про себя молитву. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий…»
Над головой промахнуло несколько птиц с ярким желтым оперением. Ну будто бабочки это были, а не птицы. Весной на Камчатке тоже появляются желтые, неземно светящиеся, по-птичьи проворные бабочки.
В кустах за спиной вновь послышалось шуршание, раздались голоса – к поляне шли люди.
– Ну что, Альоша, есть добыча? – донесся до Устюжанинова голос Беневского.
– Есть, Морис Августович.
– Интересно, интересно, чьто за зверь? – раздвинув макушки кустов, на поляну вышел Беневский, осмотрел оленя и восхищенно поцокал языком.
– Чего-нибудь не то, Морис Августович? – обеспокоился Устюжанинов.
– Все то, Альоша. Это благородный олень. У него лучшее мясо в Европе. Ты молодец, большой молодец! Оленя, если ты не против, мы зажарим на костре. Люди давно не ели свежего мяса, очень обрадуются этому, – Беневский протянул руку, погладил Алешу по щеке. Тот опустел голову, потом благодарно прижался к руке.
Почти весь галиот переместился в тот день на остров, на «Святом Петре» оставались лишь Чурин, да дежурный матрос, которого Чурин называл вахтенным. Устюжанинов впервые услышал это слово, – судно постоянно должно было находиться под присмотром.
Дежурил с Чуриным степенный, с точными неторопливыми движениями Андреанов – штурман Чурин считал его лучшим матросом на корабле.
А на берегу закипела работа. Первым делом вымыли пустые бочки из-под воды и оставили их в реке, придавили камнями – было опасение, что бочонки эти рассохлись, женщины устроили постирушки – привыкли держать себя в чистоте даже в непростых камчатских условиях, страдали от несвежей одежды и очень обрадовались тому, что выдалась возможность устроить стирку.
После постирушек, развесив мокрую одежду на веревках, протянутых между стволами деревьев, принялись за дела «хлебные».
Печь сложили из камней, которые нашли в реке, другого материала не оказалось, просветы между камнями замазали землей… Недалеко от печи мужчины, на которых по-командирски покрикивал Хрущев, развели костер, – развели его умело и запекли на слабом огне освежеванного оленя. Целиком запекли.
Ели люди оленину и хвалили удачливого охотника, сделавшего меткий выстрел – Алешу Устюжанинова похлопывали по плечу, гладили по голове.
Алеша на похвалы не отвечал, молчал, да опускал глаза книзу. Но то, что его хвалили, было приятно, щеки начали полыхать горячо, а внутри, в душе, что-то позванивало сладко, рождало победную песню.
Собою Устюжанинов был доволен.
На, острове простояли два дня, убили еще трех оленей – сделали это Митяй Кузнецов и Беневский, – так что свежего мяса довелось отведать всем.
И хлеба свежего напекли вдоволь, разрезали караваи на ломти и разложили на расстеленных холстах. Очень скоро свежие ломти превратились в первоклассные хрустящие сухари.
На рассвете третьего дня, когда ночная чернота над морем немного рассосалась, Беневский велел поднимать якорь. Галиот неторопливо развернулся и лег на привычный курс – носом на юг, кормой на север, под днищем туго заколотились тугие волны. Устюжанинов невольно обратил внимание: волны эти – ну будто живые…
Стояло начало июля. Второе число, середина дня. Солнце, светившее жарко, в лицо – долго на солнце находиться было нельзя, кожа на физиономии облезала до мяса, – вдруг убавило свой пыл, в воздухе что-то дрогнуло и потемнело.
Чурин пробежал по палубе, глянул за борт, в воду, безмятежно зеленую, пузырчатую, в белесых разводах, и удрученно покачал головой.
– Будет шторм, – сказал он.
Алеша знал, что такое шторм, но никогда не был во время шторма в открытом море, всегда встречал его на берегу, поэтому ему интересно сделалось: чем же пахнет суровое морское блюдо, испытание это, когда находишься на воде, далеко от земли. Хотя внутри все-таки родился опасливый холодок, сдавил грудь – а вдруг они потонут?
Сделалось тихо, очень тихо, даже волны, привыкшие плескаться под носом галиота и петь свои незамысловатые барабанные песенки, вдруг потеряли голос, их не стало слышно, рябь словно бы напрочь слизнуло с воды, море обрело ровную, как стол поверхность, и, похоже, как стол, твердую.
Устюжанинов вгляделся в солнце и увидел, что то было накрыто странным черным пятном. Облаков же на бездонном, разом потемневшем небе не было, лишь над горизонтом плавало несколько безобидных кудрявых взболтков, больше ничего тревожного не замечалось.
