Поразмышляв немного, Устюжанинов взял котенка к себе. Назвал его Прохором. Прохор – это то же самое, что и Прошка, только не такое разбойно-бесшабашное, а с элементами, если хотите, уважения, определяющего отношение как к равному. Прохор привязался к новому хозяину, стал ходить за ним, словно собака, всюду, куда ни направлялся хозяин, туда шел и Прохор.
Толгаши звали кота Пирохиром – Пирохир да Пирохир, Устюжанинова же за цвет его волос звали Белой головой.
За несколько месяцев «Пирохир» сделался толстым сильным котом, который ввязывался в драки не только с собаками, но и со свирепыми красными лемурами. Лемуры, несмотря на свои добродушные симпатичные мордахи, часто бывали очень злыми, налетали на деревни и подчистую съедали все, что росло на обработанных клочках земли, примыкающим к хижинам; в России такие земли называли огородами.
Из-за одного такого огорода Прохор и схватился сразу с тремя лемурами. Лемуры были сильнее кота, но кот – ловчее, быстрее, он вообще был соткан из скорости и мускулов.
В результате, ошеломленно мотая окровавленными мордами, лемуры умчались в лес. Прохор, гордо распушив усы и пофыркивая удовлетворенно, с бравым видом прошелся по кромке огорода, который защитил, из глаз его лился победный свет.
– Все, Прохор, отныне ты всегда будешь рядом со мной, – сказал ему Устюжанинов. – Ежели я поеду в Париж, ты тоже поедешь туда же.
Прохор был доволен.
Прошло еще некоторое время и у Алеши начало тоскливо стискивать сердце словно бы где-то рядом, совсем рядом, происходило что-то недоброе, грозящее бедой, – может быть, даже ему самому грозящее, а Устюжанинов об этом ничего не знает. Маята навалилась на него от такого неведения, от беспокойства. Устюжанинов не выдержал, плюнул на все и отправился в Долину волонтеров, в форт Августа.
Увидев его, Беневский удивленно вскинул голову:
– Чего так, Альоша? Случилось что-то?
– Нет, не случилось, – хотел Устюжанинов сказать про маяту, которая уже начала дырявить ему сердце, – даже в груди что-то свистит, но постеснялся, виновато опустил голову: может, действительно не надо было покидать главную деревню толгашей?
– Ладно, – добродушно произнес Беневский, хлопнул Устюжанинова по плечу, – поживи пока здесь, приди в себя немного, потом вновь вернешься к толгашам.
– Да, учитель, – покорно наклонил голову Устюжанинов.
– И вообще, ты прав, – Беневский засек покорную виноватость Устюжанинова, все ему стало ясно и он прижал Алексея к себе. – Ты прав, Долину волонтеров покидать надолго нельзя, здесь у нас всех – дом. Общий, отчий… Именно отчий, поскольку неведомо совершенно, что сделалось с отчими домами на нашей родине, – лицо у Беневского погрустнело, – на моей родине, на твоей, Альоша.
Беневский добился того, к чему стремился – построил в живописной, всегда ярко освещенной солнцем долине городок с обществом, где все были равны, независимо от того, что они имели в кошельке и какого цвета была у них кожа, в обществе их были введены запреты на такие низменные чувства, как высокомерие, желание угнетать, злоба, неуважение к другому человеку – солнце ведь светит всем одинаково, и обогревает всех одинаково, и кровь у всех здешних обитателей одного цвета, радуются и горюют все одинаково… И рождены все женщиной, мамой, а не дикими зверями.
Так почему же одни должны стоять на верхней ступеньке лестницы, поближе к небу, а другие, наоборот, прозябать на самой нижней?
Несправедливо это.
На второй день Устюжанинов увидел на окраине деревни человека, который одним сачком – без всяких силков и плетеных ловушек, – поймал редкостную зеленогрудую мухоловку, – сделал это очень искусно, поднес птаху к лицу, проговорил довольно:
– Це-це-це-це! Такой экземпляр стоит столько же, сколько и графская карета с золочеными колесами.
Он поцеловал птичку в крохотную головку и сунул в мешок, сшитый из кожи, рябой от специально проделанных пробоин, – чтобы птахам-пленницам было чем дышать.
Лицо этого ловца птиц было знакомо Устюжанинову. Только где же конкретно он его видел, где? Высокий рост, небрежные движения, гордый постав головы, уверенный взгляд, лицо очень красивое и знакомое…
Где же он видел этого самоуверенного красавца? Конечно же не на Мадагас каре, не в племени толгашей – здесь каждый белый на виду…
Память – инструмент услужливый. Особенно в молодые годы. Устюжанинов вспомнил, где видел этого любителя птичек. На Иль-де-Франсе. Вместе с аббатом Роттоном он сидел на скамье перед особняком, в котором располагалась канцелярия губернатора. Был яркий день, припекало солнце, птицы, сидя на ветках деревьев, распевали веселые песни…
Вот из дверей особняка вышел карлик, чей крупный нос был еще более укрупнен красовавшейся на нем бородавкой, – колченогий, заваливающийся то на одну сторону, то на другую, но, несмотря на убогость, очень важный.
Аббат сказал, что этот человек управляет канцелярией губернатора и ненавидит Беневского. Как же фамилия этого карлика? Устюжанинов сморщился, чуть не застонал от досады – фамилия крутилась в голове, от нее даже звон шел, но не могла выскочить на кончик языка. Наконец выскочила – Балью.
Следом за хромающим карликом вышел этот вот красавец – полная противоположность колченогому коротышке. Красавец пристроился к Балью и они вместе пошли к карете.
…Через час Устюжанинов встретился с Беневским, рассказал ему об орнитологе. Беневский присел на стул, задумался. Просидев несколько минут неподвижно, – он словно бы слушал самого себя, – выпрямился и произнес со вздохом:
– Ведет он себя, как говорите вы, русские, тише воды, ниже травы, ни в чем худом замечен не был…
– Учитель, но это еще ничего не значит, – осторожно заметил Устюжанинов.
– Естественно, ничего… Но на Камчатке, насколько я помню, старые люди замечали очень верно: без огня нет дыма.
– Нет дыма без огня.
– От перемены мест слагаемых сумма не меняется, Альоша.
– Совершенно точно, учитель.
– Фамилия этого человека – Корнье. Жак Корнье. Приехал он к нам из Парижа. По профессии – орнитолог, ученый муж, занимается птицами. Ловит их, выдирает перья, измеряет длину лап, фиксирует голоса, запоминает их, зарисовывает акварелью внешность, раскрашивает… Но это совершенно ничего не значит. По ночам он, Альоша, может запросто натянуть на плечи черный плащ, а на лицо – маску… И я уверен – он это делает.
– Как и губернатор Пуавр.
– Пуавр – большой мерзавец. Он даже королю не подчиняется. У него один король – собственный кошель.
– Понятно одно, учитель: хорошего человека Пуавр сюда не пошлет – это раз, и два – писаный красавец этот был замечен и мною и Чулошниковым в районе кухни. Чего ему там надо? Птичек ловить в супе?
– А вот это уже серьезно, Альоша.
Через три дня Жак Корнье появился на кухне Беневского, когда там никого не было. Торопливо, очень нервно огляделся и сунул пальцы себе в карман.
