Он. Я плохо знаком с сегодняшним кино и, наверное, поэтому их не знаю.
Голос. Теперь подумайте над вопросом: по какому поводу проводилась эта презентация?
Он. Судя по широкому охвату и беспринципной разношерстности, это сборище, скорее всего, посвящено какому-нибудь событию в мире искусств. Одному из кинофестивалей, например.
Голос. Вы угадали.
Он. Я не угадал. Я додумался.
Голос. Ваш словарный запас, умение точно выстроить фразу, безукоризненная реакция в любой полемике на выпад, ловкость, с которой вы наносите ответный выпад, — все это на порядок выше среднеофицерского уровня. Вы занимаетесь самообразованием?
Он. Я из интеллигентной семьи.
Голос. И это, безусловно, одно из главных ваших достоинств.
Он. Не мое. Родителей.
Голос. И у замечательных родителей бывают скверные дети.
Он. Я как раз из таких. Поступил против их воли, став военным.
Голос. Сейчас я покажу вам несколько портретов. Они, как и только что увиденный фильм, будут на экране десять секунд каждый. За эти секунды постарайтесь если не охарактеризовать персонажи, то хотя бы выразить к ним ваше отношение. Начнем?
Он. Начнем. Наконец-то нечто забавное.
Голос. После каждого вашего ответа — пауза, время которой можете определять вы.
Вместо вопросительного знака — личико ехидного, уже немолодого ангела. Немцов.
Он. Слишком кудряв, чтобы быть серьезным политиком. Успел?
Голос. Даже с «Успел» всего лишь пять секунд.
Лужков в кожаной кепке.
Он. Плешивый Наполеон из Марьиной Рощи.
Голос. Вы даже слишком кратки. Можете подробнее.
Благородная седина и шикарные усы Руцкого.
Он. Герой Советского Союза. Удивительный герой. Во время Великой Отечественной летчикам звание Героя давали за то, что они сбивали самолеты врага. А он умудрился получить это звание за то, что его дважды сбили.
Голос. Передохните.
Он. Дальше, дальше. Азартно, как при стендовой стрельбе по тарелочкам.
Голос. Что ж, продолжайте отстрел.
Зюганов.
Он. Коммунист, верный ученик Брежнева. Без комментариев.
Надменное, гордое лицо Явлинского.
Он. Похож на злобную интеллектуально развитую жабу. Самоуважения титанического, как говаривал все тот же Маяковский.
Громов.
Он. По отношению к старшим по званию стараюсь грубо не выражаться.
Аскет и борец за идею Марков.
Он. Меня в последнее время чрезвычайно интересует одна тенденция в нашей политической жизни: бескорыстно рвутся спасать русский народ от капитализма, сионизма, морального растления те, кто во вполне обозримом прошлом, старательно и с удовольствием унижая, изничтожали его нравственно, присвоив ему веселое звание советского, и через обильные потери, эдак по-простому — физически. Верные идеалам Сталина, коммунисты, старательные гэбисты… Но зачем вы мне показываете Маркова? Он — не претендент.
Голос. На что?
Он. Дядя, перебор. Нельзя прикидываться столь наивным. На президентское кресло, естественно.
Голос. Почему?
Он. Его уничтожил кондовый мент одной фразой.
Голос. Каким образом Марков может спасти положение?
Он. Выдумать свою фразу, шикарно и остроумно убивающую фразу мента.
Голос. Вы сегодня в ударе.
Он. До того, что вы и не заметили моей промашки: говоря о Маркове, я не уложился в отведенные десять секунд.
Голос. Вы можете самому себе объяснить смысл и результат этой части сегодняшнего нашего разговора?
Он. Части… Значит, будет продолжение?
Голос. При вашей догадливости беседа наша лишается подготовительных и объясняющих мостиков и предельно сокращается. Да, продолжение будет. После того как вы оцените уже завершившуюся часть разговора.
Он. С удовольствием.
Погас экран телевизора, и, постепенно увеличиваясь в яркости, появился ровный, не слепящий глаза свет. И зеркальное отражение заметно проявилось.
Он ободряюще подмигнул своему альтер-эго.
Он. Сегодня нам, Вася, незаметно и умело льстили. Так сказать, проверка на павлиний хвост. Распустим его и будем им любоваться, любоваться, любоваться… Поначалу, на минутку, провокация эта даже удалась: я с твоего согласия распахнул было длинные перья, но вовремя опомнился. А ожидаемого эффекта не было. Мы с тобой ограничились одномоментной демонстрацией разноцветного веера. Вас устраивает резюме?
Голос. Вполне. Продолжим?
Глава 14
Санкционированный митинг народного движения «Патриот», проходивший на Поклонной горе, собрал для летнего времени внушительную аудиторию: около трибуны толпились тысячи полторы-две активистов, сочувствующих, зевак. Судя по всему, мероприятие подходило к концу, ибо уже страстно пел нечто о России, Москве, первородстве и унижениях блондин с мутными глазами — известный бард.
— И восстанут из пепла и смрада славяне, Россия, Русь! — на хрипе закончил патриотическую балладу темпераментный певец и воздел над головой свою роскошную гитару в ожидании овации. Дождался. Патриоты тоже ждали: они пришли сюда, чтобы впервые после скандала и раскола услышать своего лидера. Дождались: все тот же бард ясным, без хрипоты, голосом объявил:
— А теперь слово Егору Тимофеевичу Маркову… нашему Егору!
Те, что стояли неподалеку, восторженно захлопали. Марков, скромно державшийся во втором ряду, шагнул вперед и мягко пожурил барда, стараясь, чтобы его услышали и через микрофон:
— Ну ты и скажешь, Миша! «Наш Егор!» Наш Егор — это незабвенный Лигачев, который своим пещерным коммунизмом довел великую страну до краха. Вот такое дело. Хоть имя меняй.
Близстоящие сочувственно посмеялись. Марков же посуровел лицом, предлагая тем самым слушать его серьезно.
— Мы собрались здесь не в День Победы и не в день начала Великой войны. Мы собрались в день торжества российской великодержавности. В этот день в сорок пятом году состоялся Парад Победы. День Победы — это день счастливых эмоций. Парад Победы — эго гордый итог народного подвига, великой ратной работы, это предчувствие величайшего будущего никем непобедимой нашей российской державы. Меня на параде не было, но был мой семилетний брат. И тот семилетний пацаненок из Черкизова добрался-таки до Охотного Ряда, до Манежной площади — туда, откуда должны были двинуться на Красную площадь тысячи, именно тысячи истинных героев. Я говорю об этом только потому, что мой брат не был исключением. Тысячи и тысячи героев. Тысячи и тысячи пацанов. И эти тысячи были единым целым, и все они в тот миг определяли наше прошлое, настоящее и будущее. Не их вина, их беда в том, что это единство было разорвано в клочья. Все мы знаем, кто это сделал в прошлом и кто продолжает это делать в настоящем. Наши враги. Я не боюсь этого слова. Враги уличают наше движение в эклектичности, даже в лоскутности. Не мы рвали наше общество в клочья, но мы, я верю, объединим его. Есть великолепное, но старательно забываемое русское слово «соборность». Под своды величавого собора являлись все, не зная ни чинов, ни рангов, ни сословий. Мы стояли тогда в чудном соборе мироздания, и теплый июньский дождь ласково омывал нас, благословляя. Потом солдаты швыряли на мокрую брусчатку Красной площади знамена побежденных вражеских полков, дивизий, армий. Не злорадство и не только торжество победителя было в этом акте, но — торжество справедливости и сброшенный с плеч непомерный груз войны.
