…И Егора Тимофеевича дела заставили задержаться в Москве. И Егор Тимофеевич не любил менять свои жизненные правила. И Егор Тимофеевич был убежденным приверженцем оздоровительного бега. Ровно в двенадцать Егор Тимофеевич бодренько выскочил из уединенного в тихом Остоженском переулке дома, где он, еще при совке, тогда очень сильненький, весьма вовремя пообнюхал себе квартиренку. Спустился на набережную и мелко зарысил вдоль парапета. На должном расстоянии рысили двое здоровенных — охрана. Дом купца Перцева, храм Христа Спасителя, Большой Каменный мост…
Они встретились под Кремлевской стеной именно тогда, когда обоим необходима была пешеходная пауза. Юрий Егорович ждал Егора Тимофеевича, полуприсев на ноздреватый камень парапета. Не добежав до него метров сто, Егор Тимофеевич перешел на шаг — усмирял дыхание. Усмирил, потому что, приблизившись, почти плавно процитировал из озорного Пушкина:
И перешед чрез мост Кукушкин,
Упершись жопой о гранит,
Сам Александр Сергеич Пушкин
С мосье Онегиным стоит.
— Здравствуйте, Егор Тимофеевич, — не принимая игривого тона, строго произнес Юрий Егорович. Но нет, все же не оставил марковский укол без ответного выпада: — Давно хотел вас спросить, забывал все, к сожалению: почему, когда вы генералом КГБ были, вас Игорь Тимофеевичем величали, а теперь вот — Егор?
— Вам так важно это знать?! — не найдя что ответить, задал встречный вопрос Марков.
— Во всяком случае, интересно, — заметил Юрий Егорович. — Я готов вас выслушать, Егор Тимофеевич.
Интонацией и решительным движением головы выделил имя «Егор», старый мерзавец. Егор Тимофеевич лучезарно улыбнулся.
— Крайняя необходимость вынуждает нас…
— Я не с толпой на митинге разговариваю, — перебил Юрий Егорович, — а с вами. И извольте, пожалуйста, говорить только за себя.
И это проглотил Егор Тимофеевич. Опять лучезарно улыбнулся. Согласился.
— За себя так за себя. Я от имени движения «Патриот», ввиду крайней необходимости, предлагаю вам сделать внеочередной взнос на подготовку к выборам. В перспективе.
— Насчет перспектив… — Юрий Егорович полуприкрыл глаза и вытянул губы трубочкой — ни дать ни взять четвертый гном из «Белоснежки». Помолчал и, вдруг распахнув веки, сказал зло: — Некоторые телодвижения вашего движения, — насмешливо помедлил, — вызвали у нас…
— Говорите только за себя, — бумерангом возвратилась к нему его же реплика.
— …Вызвали у нас, — не повышая голоса, повторил Юрий Егорович, — серьезные сомнения в успешности вашего предприятия. — И неожиданно замолк.
— Это все, что вы хотели мне сказать? — с угрозой спросил Егор Тимофеевич.
— Пока все.
— Вы не задумывались о последствиях ваших слов и возможных ответных действиях с моей стороны?
— Отчего же, задумывался, естественно. Но вы, как всегда, не дали мне договорить. Я понимаю, взрывная реакция бывшего сексота…
— Вы замолчали, и я посчитал, что ваши серьезные сомнения есть завуалированная форма отрицательного ответа на наши требования.
— Вы не дали мне договорить. Но последние ваши акции дают основание для сдержанного оптимизма.
— Следовательно, «да»?! — радостно спросил Егор Тимофеевич.
— Да. Таким будет наш ответ. Но не на требование, не на предложение, а на просьбу.
Охранные парочки существовали в полной изолированности. Бегуны на длинные дистанции распрощались и побежали в разные стороны. Каждый со своей парочкой.
Сырцов не спросил Колобка о местоположении турагентства «Гольфстрим». Его всеядная фотографическая память сразу же при упоминании этого учреждения четко воспроизвела страничку рекламной газеты, в левом углу которой под разумно обнаженной гражданкой четко просматривались название улицы и номер дома. Совсем недалеко. Подъехать, что ли?
Зная, что, скорее всего, поцелует пробой, он, как кот за бумажкой на ниточке, все же помчался к Большой Дмитровке. Что и следовало ожидать: темное окно-витрина, красиво замаскированная черным деревом стальная дверь под сигнализацией. И аккуратная табличка в рамке: «В связи с реорганизацией турагентство временно закрыто. Со всеми претензиями по финансовым и иным вопросам следует обращаться к ликвидационной комиссии, председатель которой принимает посетителей каждые вторник и четверг с 14 до 18 часов в этом помещении».
А чего он хотел? Чтобы Денис Ричардович Косых терпеливо ждал, когда его навестит пытливый сыщик Сырцов? С тех пор как Колобок от них оторвался, прошло почти двое суток. Было время не только на то, чтобы уйти, но и на то, чтобы обрубить концы.
По Бульварному, на Знаменку, к Большому Каменному, который он миновал тогда же, когда совсем неподалеку на набережной мило беседовали Юрий Егорович с Егором Тимофеевичем.
По пустынной Профсоюзной до МКАД и добавить скоростенки. Вести машину теперь можно было на условных рефлексах, и потому в сознание ворвалось то, отчего он бежал последний час. Колонна темных и страшных, будто из фильмов-предупреждений о заговорах и мятежах, машин, наступающий и угрожающий гул, приближающиеся колеса, Колобок под колесами и жуткий треск… Он не мог услышать треска костей из-за рева автомобилей, не было треска костей!
Но был, был треск.
Заставил себя вспоминать, как забили голы в последнем матче его любимые спартаковцы. Чтобы стряхнуть наваждение. Не наваждение — явь… Со штрафного коротко откинул мяч Титову, тот мгновенно возвратил его обратно, и удар в самую паутину…
Свернул и мимо нескольких многоэтажек — через поле и лесом — на дачную улицу. Не раскрывая ворот, накачанный цербер посветил фонариком Сырцову в лицо и, пробурчав «добрый вечер!», отправился открывать.
— Ты мой режим нарушаешь, — сказала Анна. Она стояла, ожидая его, на гранитном крыльце. Видимо, услышала звук мотора. Или охранник предупредил по переговорнику.
— Извини, не хотел, — тускло повинился Сырцов и тоже остановился на граните, не зная, что дальше делать. Тонкий эмоциональный радар поп-царицы тотчас уловил тихий стон неблагополучия. Анна положила руки на плечи Сырцова и просто спросила:
— Водки хочешь?
Хотел ли он водки? Вообще-то, не думал об этом, но вдруг страшно захотел.
— Хочу.
Поставив локоть на стол и подперши ладонью щеку, известная в определенных кругах как стерва со взведенным курком, певица по-российски, с сердобольной жалостью смотрела, как Сырцов принимал первую. Стаканом. Под огурец. Принял.
— Лучше стало? — поинтересовалась она, малость подождав.
— Рано еще, — ответил он, звучно хрустя огурцом. И прислушался — что там внутри? Загорелось в желудке, отпустило мышцы, теплая волна достигла лица.
— Может, все-таки поешь? — осторожно предложила Анна.
