— Я с тобой еще поговорю, Ксюшка, — пригрозил Смирнов.
— А как же без этого! — откликнулась девушка.
— Рад всех приветствовать, — вальяжно поздоровался полковник.
— Еще бы не рад! — взялся за свое Кузьминский. — Лицезрей нас всех и радуйся, радуйся, радуйся!
— Здравствуй. И присаживайся, — за всех поздоровался и проявил гостеприимство к молодому полковнику полковник отставной. Проследил, как устроился на плетеном диване между Романом и Виктором Махов и продолжил: — Как там дела с покушением на Георгия?
— С покушением все в порядке, — слегка пошутил Махов. — А с Георгием сложнее. Возникли трудности с его пистолетом. Кольт, из которого он застрелил Олега Пая, нигде не зарегистрирован. Пришлось, попирая законность, отмывать и кольт, и Сырцова.
— Ты не отмывал. Ты отмывался, — злобно возразил Сырцов давнему своему сослуживцу и дружку, с которым они вечно цапались. — Кольт этот ты контрабандой привез из Америки и подарил Деду. Ты выручил не меня, а себя. Ничего этого могло и не быть, если бы ты, бюрократ, возвратил мой «баярд».
— «Баярд» — вещдок.
— Не вещдок, а мое официальное оружие!
— Милые бранятся, только чешутся, — развел петухов Дед. — Нашли четвертую пулю?
— Нашли, — без энтузиазма подтвердил Махов. — Пуля от спецназовской снайперской винтовки обнаружена в стволе дерева, растущего у подъезда.
— Откуда произведен выстрел, вычислили?
— Начерно. Стреляли от забора законсервированной стройки.
— Сверху?
— По прямой. Скорее всего, из машины.
— Значит, можно продолжать дело о попытке совершения убийства?
— Ничего не значит, — хмуро возразил Махов. — Поди докажи, что эта пуля была выпущена в этот вечер. Дело закрыто.
— Жаль, — искренне огорчился Смирнов. — А я малость надеялся, что моя родная милиция еще пошурует назло врагам, на радость папе с мамой.
— Папа с мамой — это ты с Лидией Сергеевной? — поинтересовался Кузьминский.
Георгий Сырцов поднялся с кресла-качалки. Мрачен был. Недоволен собой, недоволен Дедом, недоволен Маховым. Всем недоволен.
— Я пока никому не нужен? Позвольте мне удалиться.
Тихо стало — все ощущали сырцовскую обиду, правда, неизвестно на что. Слышно было, как, качаясь, постукивало кресло. Первым нарушил тишину Кузьминский.
— Жорка, а выпить-закусить? У Лидии Сергеевны уже все подготовлено.
Не услышали его ни Смирнов, ни Сырцов. Смирнов сказал:
— Тут у нас еще кое-какие просьбы к Леониду… Ну да ладно, без тебя. Иди.
…С какой это стати у него было хорошее настроение, когда он шел к Смирновым? И что он узнал такого, от чего так погано стало на душе?
Глава 37
Ждала, ждала его Дарья, так и не дождалась. Уснула на полукруглом диване у телевизора в большущем каминном зале. И для нее прошедшая ночь не была сахаром и медом: умаялась девушка. Но и на кой черт такому маленькому человечку эти хоромы? Сырцов не стал будить подругу и направился к лестнице. Но был неосторожен: в этом вокзальном помещении любые шаги звучали устрашающе гулко, как шаги командора.
— Сырцов, ты? — невнятно окликнула Дарья с дивана.
— Я, Коняева, я. А ты спи.
— Я не спала, я тебя ждала.
— «Все ждала и верила, сердцу вопреки…» — мрачно исполнил он.
— И вовсе не вопреки.
— Тогда есть другой вариант. — И он снова запел: — «Все ж дала еврею я, сердцу вопреки…»
— Во-первых, это неправда. — Дарья села, уперлась обеими руками о диванный матрац, улыбнулась. — Никакому еврею я не давала. А во-вторых, ты — скрытый антисемит, и Берта Григорьевна тебя за это осудит.
— И где она? — деланно испугался Сырцов.
— Вот она действительно спит.
— Берта Григорьевна не спит, — возразила перезрелая еврейская красотка, явившись в арке, соединяющей каминный зал с кухней-столовой. — Берта Григорьевна готовила обед, когда услышала, что вернулся Георгий Петрович.
— А еще что-нибудь Берта Григорьевна услышала? — поинтересовался Сырцов.
— Про несчастного еврея, которому отдалась Дарья Васильевна? Услышала, услышала.
— Тогда вы все знаете, — вздохнул Сырцов.
— Не все. Например, я не знаю, когда вы собираетесь обедать.
— Может, отложим часочка на два? — заискивающе попросил он. — Ведь совсем недавно шашлыками напихались.
— Вот именно — напихались! А надо регулярно кушать.
— Берта, — с пол-оборота завелась Дарья. — Сколько раз повторять: кушать — лакейское слово, искаженное — кусать. И по отношению к себе в принципе не употребляется.
— Академик Марр, Бархударов в юбке! — оценила лингвистические познания Дарьи суровая домоуправительница. — Так когда кусать будете?
— Часочка через два, ладно? Не терроризируй нас, Берта, — попросила Дарья.
— Это я их терроризирую! Нашли Бен Ладена! — изумилась Берта, удаляясь.
Сырцов предложил:
— Дарья, давай наверх. Ну не могу я в этом павильоне ВДНХ! Все время такое ощущение, что кто-то на меня сверху смотрит.
Обнявшись, они поднялись в музыкальную комнату. Вот здесь все по-человечески, не ощущаешь себя лилипутом. Дарья вдруг предложила:
— Давай выпьем, Жора.
— Вниз к буфету спускаться? Берта засечет.
Дарья возликовала, как дитя:
— А у меня с тех пор здесь всегда заначка.
— С каких это пор?
— Эх ты, толстокожий! — укорила Даша. — Уже и не помнишь, как мы с тобой выпили здесь в первый раз. И не помнишь, как я, пьяная в зюзю, первый раз поцеловала тебя. Вот с тех самых пор и хранится в нотном шкафу бутылка джина и тоник.
— А печеньице, которым закусывали?
— И печеньице.
Она раскрыла резные дверцы шкафа и извлекла две бутылки. На печенье рук не хватило. Она прижала пачку печенья подбородком к груди, поднесла к роялю все добро. Вернулась к шкафу, за стаканами.
— И обязательно на рояле. Чтобы все было как тогда.
Он разливал, а она, опершись о черную зеркальность, его разглядывала.
— Страшно подумать о том, что было бы… — начала она и замолкла. Занятый серьезным делом, он не понял, о чем она.
— Ты о чем?
— О том, что тот негодяй мог тебя убить.
Любил ли он ее? Сырцов не знал. Очень жалел ее, это точно. Но сказал без жалости:
— Ты еще молодая. Пережила бы как-нибудь.
Она вроде и не услышала его. Продолжала о своем:
