— Кроме тебя, рядом со мной никого нет. Я одинока и бездомна, Жора.
— Ха! — не поверил ей Сырцов. — Полноправный член всесильной попсовой команды Анны и железного Шарика, владелица хором в Москве и дворца на природе одинока и бездомна! Держите меня!
— Ты специально обижаешь меня. Зачем?
— Тоже мне, бомжиха нашлась.
— Я и есть бомжиха. Дом — не стены с потолком. Настоящий дом — это место, куда все время хочется вернуться, где уютно, где общение с дорогими людьми, любимыми вещами, где царит воздух доброты и благожелательности. У меня был такой дом.
— Когда были живы Даниил и Лизавета? — догадался он.
— Да. А теперь я живу, как транзитный пассажир, на двух вокзалах. Ты же появляешься и исчезаешь, и у меня каждый раз, когда ты уходишь, нет уверенности, что ты вернешься. Я все понимаю, у тебя своя особая жизнь… Но я-то одна.
— А Берта? — на всякий случай спросил он.
— Берта однажды предала меня.
— То, что ты знаешь об этом и она знает, лучшая гарантия от повторного предательства.
— И это должно меня утешить?
— Утешает только своевременная выпивка. Давай выпьем, Дашура, за нас с тобой.
Выпили, похрустели печеньицем. Повременили, чтобы захорошело. Захорошело, и он, подойдя к комбайну, включил любимую. «Парад теней, парад теней, парад теней родных и близких», — запела Дарья на компакт-диске.
— Это я им напророчила, — запечалилась она. — Парад теней… Они были живы, когда я первый раз спела эту песню.
Не выключил звуковой агрегат Сырцов. Но предложил:
— Давай их помянем, — и, вернувшись к роялю, разлил по второй.
Не чокаясь, выпили. Она глубоко вздохнула.
— Не покидай меня, Жора.
— Не покину, — пообещал он. — Тебя еще никто не покидал. А ты покидала, было дело.
— Это кого ж я покинула? — встрепенулась Даша.
— Константина, — напомнил он.
— Ни я его не покидала, ни он меня. Нас жизнь растащила. Костя замечательный, добрый, великодушный человек…
— А ты говоришь, что никого рядом.
— Нет более близкого и более далекого человека на земле, чем бывший муж, с которым сохранились хорошие отношения. — Она обошла рояль, приблизилась к Георгию вплотную, воткнулась носом в могучую грудь бравого сыщика и еще раз попросила: — Не покидай меня, Жора.
Неизвестно как оказались в спальне. Близость была нежной и умиротворенной. После лежали в обнимку. Она щекой приникла к его бицепсу, и он с радостью ощущал ее горячее дыхание. Так было долго, пока она, отлежав щеку, не повернулась на спину. Он вздохнул и, освободившись от морока счастья, спросил впроброс:
— Даш, а у Кости был такой приятель — Корнаков Василий Федорович?
— Это не просто приятель, это его лучший друг со школьных времен, — не задумываясь, ответила Дарья. И ударила его кулачком в бок: — Ты — подлец, Жорка!
Он справедливо возмутился:
— Почему же я — подлец?
— Потому что даже сейчас у тебя в башке одни только твои темные делишки! — Она демонстративно повернулась к нему спиной. Он осторожно погладил ее по упругим гладким ягодицам, указательным пальцем, ласкательно тронул пупок. Наконец добрался до груди, и соски ее в мгновенье выросли под его ладонью. Склоняясь над ее ухом, еле слышно позвал просительно и лукаво:
— Даша…
— Что тебе, горе мое луковое? — тоже шепотом спросила она, не оборачиваясь.
— Даша, — уже требовательно позвал он. Она повернулась к нему, найдя распахнутым влажным ртом его губы.
Глава 38
Сидели на скамеечке под навесом пустынной трамвайной остановки у входа в Измайловский парк. Дождик капал легкомысленный — минуток на десять, — нестрашный летний дождик. Весело было смотреть из-под прозрачного козырька, как разбивались капли о камень и железо трамвайного пути. Вероятно, поэтому Хан, он же Денис Ричардович, он же Георгий, существовал жизнерадостно.
— Был Андрей Альбертович, теперь Альберт Андреевич. И что у тебя такая противоестественная привязанность к имени Альберт? Когда новыми ксивами обзаводился, мог бы что-нибудь поинтереснее придумать.
Закованный в шерстяную броню двубортного костюма, Альберт улыбнулся:
— Моего отца, когда он родился в 1930 году, мамашка, любительница кино, Адольфом назвала. Так одного знаменитого артиста звали. А потом Гитлер объявился, и папашка быстренько сыночка в Альберта перекрестил.
— В честь Эйнштейна, что ли?
— А хрен его знает. Не спрашивал.
— Так сейчас ты кто — Альберт или Андрей?
— Называй меня по последним ксивам — Альберт, — покосился Альберт на собеседника. — А ты нынче кто? Мы с тобой не уголовники. Хан? Кликуха, погоняло. Денис, Денис Ричардович? Насколько я понимаю, ты и эту одежонку переменил.
— В данный момент я — Георгий.
— Уж не Петрович ли?
— Почему «Петрович»? — удивился бывший Денис Ричардович.
— В честь Сырцова.
— Дался вам Сырцов! — слегка осерчал Георгий.
— Вам, — повторил Альберт. — А кто еще Сырцова поминал? Хунхуз?
Перехватывал инициативу у Георгия Альберт. Даже позволил себе поддавить самую малость. Мятеж на «Эльсиноре». Георгий улыбнулся презрительно:
— Боишься ты Сырцова до кровавого поноса, Альберт.
— Боюсь, — признался Альберт. — Я знаю его. И ты испугаешься, если он возьмется за тебя всерьез.
— Так застрелил бы свой страх. Была у тебя такая возможность. А ты в дерево выстрелил.
— И у тебя была такая же возможность. Я бы тебе ствол на минутку одолжил.
— А я его не боюсь.
— И зря, — завершил пикировку Альберт. — Все, съехали с базара. Пора в суровые будни. Позвал — значит, нужен. Для чего?
— Мы окончательно расчистили поляну. Нет ни колючих кустов, ни коварных кочек. Пора играть в футбол, Альберт.
— Для настоящей игры поле расчертить надо. Чтобы и штрафная площадка была видна, и точка для пенальти.
Хан-Георгий вытянул из внутреннего кармана шелкового пиджака удлиненный конверт и небрежно кинул его на колени Альберту.
— Здесь все. Время, место, план-схема улиц и двух переулков, наиболее выгодная точка, маршруты подхода и отхода.
Альберт двумя пальцами за угол поднял конверт, покачал, играясь:
— Рискуешь. Такое на бумажке и в кармане. А вдруг…
— Что — вдруг?
— А вдруг тебя Сырцов за жопу, а?
— Достал ты меня своим Сырцовым!
