— Где это было?
— У меня на квартире.
— Один живешь?
— С родителями.
— И как родители отнеслись к такому знакомству?
— Нормально. Это вы к тому, что он голубой? Но по нему никак не скажешь. Он же активист, мужчина в их кругу!
— А после интервью ты видел его?
— Он раза три меня в свой любимый ресторан приглашал.
— Опять в «Голубую луну»?
— Нет, в нормальный. «У Пушкина».
— Ишь ты! — слегка удивился Сырцов. — Если он тебя трахать не собирался, тогда зачем ты ему?
Из редакции оживленно выкатились три ничего себе дамочки. Одна из них, быстроглазая, вмиг обнаружила в здоровенном джипе сослуживца, подлетела, заглянула в оконце, улыбнулась, кивком поприветствовала Сырцова, а Хрунову строго сказала:
— Серж, мы обедать. Ты с нами?
— Я не знаю, когда я освобожусь, — промямлил Серж, вопросительно и просительно глядя на Сырцова.
— Он освободится через пятнадцать минут, — строго оповестил дамочку Сырцов.
— Мы тебя ждем! — Это она Сержу, а Сырцову, предварительно пронзив его глазенками: — Какой серьезный мужичок!
И упорхнула вслед за сослуживицами. Хрунов вздохнул:
— Слушаю вас.
— Это я тебя должен слушать, — напомнил Сырцов.
— Ах да! — вспомнил про вопрос Серж. — Как же вам объяснить, зачем я ему понадобился? По-моему, ему просто хотелось высказаться. Поговорить раскрепощенно, без тех рамок, в которые загоняет их во многом какой-то условный, до некоторой степени виртуальный мир. Он был со мной предельно откровенен, много и с юмором рассказывал о себе, вспоминал…
— Стоп, — перебил его Сырцов. — Это очень важно, что он тебе рассказывал. Сейчас ты должен изложить ваши беседы в деталях.
— Почему это так важно? — удивился Хрунов.
— Ты знаешь, что Валентин, которого ты сосватал на тот теперь знаменитый поцелуй, сразу же после этого исчез бесследно?
— Не-ет.
— Ты знаешь, что три дня тому назад зверски убили твоего задушевного приятеля Викентия?
— Я… Я… — Серж хотел сказать, что не понял, но разве такое не поймешь? И он выдавил из себя нечто бессмысленно-паническое: — Как?
— Я же сказал: зверски. Тебе что — нужны подробности?
— Не-ет, — почти промычал Хрунов.
— Тогда рассказывай, о чем беседовали с Викентием.
Хрунов потер ладонями лицо — будто умывался, — поднял глаза на Сырцова и признался:
— Не могу. Сейчас просто не смогу. Лучше вы опять задавайте вопросы.
— Пропустим его сагу о потере традиционной сексуальной ориентации. Он ведь тебе об этом живописал?
— Откровенно и бесстыдно до отвращения.
— Они это любят. Меня больше интересует его уголовное прошлое и пребывание в лагере. За что и когда можешь опустить. Мне нужны имена и связи.
— Всех имен не помню. Да и не имена это вовсе, а клички. Ну какие? — Серж задумался и начал вспоминать вслух: — Колобок, Сундук, Француз… Да, еще Хунхуз и Шляхтич. Это в лагере. Я хорошо их запомнил — очень уж клички выразительные.
— Погоняла, Сережа, погоняла, — поправил Сырцов. — А на воле с кем был связан?
— Вы имеете в виду криминальные связи? Вот о них он ни слова не сказал. Правда, никого не называл. Хвастался, что у него кое-кто в кармане… Так и сказал: в кармане… Он поэтому и срок-то получил минимальный.
— Уже кое-что… И последний вопрос, ты Викентия с Убежко знакомил?
— Я… — начал было Хрунов, но замялся. — Простите, но я не знаю вашего имени-отчества. Неудобно как-то безлично к вам обращаться.
— Георгий Петрович. Я тебя Сережей называю. Ничего?
— Все в порядке, Георгий Петрович, — успокоил сыщика журналист. — Так вот, Викентий просил, чтобы я Валентина вывел на Славу непосредственно и нигде его, Викентия, не упоминал.
— Рубил концы. Но не с той стороны, — понял Сырцов.
Помолчали мгновенье.
— За что его убили, Георгий Петрович?
— За дело. За черное и мерзкое дело, которое он творил.
— Вы безжалостны. И будто оправдываете убийцу.
— Убийц никто и ничто не может оправдать. Спасибо, Сережа. — Сырцов глянул на часы. — Иди обедать. Дамы заждались.
…Вдохнул пропитанный дорогой кожей воздух магазина эксклюзивной кожгалантереи и не успел даже осмотреться: к нему подбежал старший по залу. Скалился, изображая улыбку. Узнал, прохиндей.
— Здравствуйте, здравствуйте! Вы опять к Юрию Казимировичу?
— Опять, мой любезный казачок, опять.
Так и не поняв, надо на «казачка» обижаться или не надо, старший перешел на сугубо официальный тон:
— Я постараюсь сообщить Юрию Казимировичу о вашем визите.
— Уж будь добр, постарайся, — взбодрил его Сырцов.
Старший с достоинством удалился. Вот тогда-то Сырцов и огляделся. У стойки с ремнями беззвучно кисла знакомая продавщица. Он подмигнул ей, а она в ответ пальцами показала ему «О». О’кей, значит. Иностранцы нынче все, американцы хреновы. Нет, чтобы просто один выставленный большой палец представить.
Пока с девочкой перемигивался, не заметил, как рядом оказался Шляхтич. Тот — ни здравствуй, ни прощай — сразу серьезно поведал:
— Я тебя ждал, Георгий.
— Неужто? А по телевизору и в газетах ничего не было.
— Мой телеграф и оперативнее, и надежнее. Пошли ко мне.
На этот раз Шляхтич принимал его в настоящем кабинете, с размахом уютно и любовно обжитом. Сырцов с удовольствием бухнулся в мягкое кресло, дождался, когда усядется напротив Юрий Казимирович, и сказал, как бы размышляя вслух:
— Ты не Колобка к нему направил, ты ему его смерть послал.
Шляхтич зыркнул на него, хотел резко ответить, тут же смирил свой шляхетский гонор и спросил-предложил:
— Помянем его, Жора? — Не дожидаясь ответа, сходил к специальному шкафчику, поставил на журнальный стол бутылку хорошего коньяка, пузатые рюмки, вазочку с дольками сушеной дыни, быстренько разлил и произнес: — За упокой души раба Божьего Викентия Устинова.
— Раб-то он, конечно, раб, но только не Божий, — не согласился Сырцов, но выпил как положено, до дна.
Юрий Казимирович решительно принял рюмашку, поставил ее на столик:
— Насчет того, кто послал к Викентию смерть. Может, если бы не было сыскаря Сырцова, то и смерти не было бы?
— Может, и так, — отчасти согласился сыскарь. — Только для жизни надо, чтобы я был. Или такой, как я.
— Вершитель судеб?
