— Ну, ну. Только мне помнится, что специалисты по эрекции — не архитекторы, а сексологи.
— Выпьем и разберемся, — решил Костя. — Со свиданьицем.
Выпили, конечно, водки. И, естественно, закусили селедочкой. Мрачноватый полковник Корнаков, промокнув рот черняшкой, сразу же после первой — торопился, наверное, — без преамбул вступил в деловой разговор:
— Я согласился на встречу с вами, Александр Иванович, по настоятельной просьбе моего друга Константина. Но, если честно, особого смысла в этой встрече я не вижу. Ничем не могу быть полезен вам. Да и вы мне, наверное.
— Вы, Василий Федорович, даже ошибаетесь с солдатской прямотой, — лениво отозвался Смирнов, уже за хозяина разливая по второй.
— Я — офицер, Александр Иванович.
— Не просто офицер. Вы — полковник. А я всего лишь капитан.
— Насколько мне известно, вы — не капитан, а тоже полковник. Только милиции.
— Мой последний армейский чин — капитан.
— Вы служили в армии? — удивился Корнаков.
— Я воевал в армии.
— Это когда же? — удивился сбитый с толку Корнаков.
— С сорок второго по сорок пятый, — ответил Смирнов и горько добавил: — Прошлого века.
Неуютно стало Герою России, неловко. От смущения задал еще один бестактный вопрос:
— Простите, Александр Иванович, а сколько вам лет?
— Знаешь, сколько лет народному артисту Владимиру Зельдину?
— Неужто… — начал было армейский полковник, но вовремя умолк.
— Откинь десятку и попадешь в десятку.
— Вы со мной на «ты»?
— Я, Василий Федорович, старый, очень старый человек. Все кажется, что вокруг меня то ли детки мои, то ли внуки. Прошу простить за стариковскую бестактность.
Опять старый хрен держал верх. Пришлось отступать.
— Это вы меня извините, Александр Иванович…
— Да что уж там. Мне по душе хороший офицерский гонор. Погоны следует уважать не менее, чем печальную старость.
— Старость разве обязательно печальная?
— Если не печальная, то противная. Помните у Тютчева? «И старческой любви позорней сварливый старческий задор».
Константин понял, что первый раунд за явным преимуществом выиграл Смирнов, и быстренько развел боксеров по углам.
— Вася, я же тебя предупреждал, что он мудрый, как змей, и неожиданный, как Мухаммед Али. Первый раунд ты проиграл. Давайте перед вторым для восстановления сил выпьем. Давно уже нолито.
Выпили по второй. Корнаков закусывал и незаметно поглядывал на Смирнова: сильно заинтересовал его старичок. Старичок же, делая вид, что его ничто не интересует, кроме закуски, старательно жевал магазинный салат. Первым не выдержал молодой:
— Александр Иванович, я не понравился вам?
— Не в этом главное, Василий Федорович.
— В чем же главное?
— Главное, чтобы я понравился вам.
Трудно продолжать беседу после такой реплики. Пришлось сыграть интермедию. Как бы впервые заметив богатую камышовую трость Смирнова, зацепленную за спинку стула, Корнаков уважительно спросил:
— Ногу вам повредили на войне, Александр Иванович?
— Кто бы тогда меня в милицию взял? Это уж среднеазиатские жиганы расстарались. Из больших тамошних начальников… — Ответил и в чарующей улыбке показал свои красивые искусственные челюсти. — Значит, пока не разобрался, нравлюсь я тебе или нет? — И испуганно спохватился: — Смотри ты! Опять на «ты»! Извините еще раз, уважаемый, Василий Федорович!
— Что тут поделаешь! — посочувствовал Корнаков. — Как сказал еще один поэт: «…привычка свыше нам дана». Не отказываться же вам от своих привычек!
— Следовательно, согласны благожелательно реагировать на мои маразматические оговорки?
— Добавлю только: на как бы маразматические.
— Господи, как вы мне надоели! — взвыл Константин. — Бесконечные диалоги из пьес Радзинского! Уже и ежу понятно, что в конце концов вы понравились друг другу. Разливаю по третьей, выпиваем, и вы, Александр Иванович, с низкого старта начинаете забег.
Так и сделали. Разлили, выпили, закусили. И рывок с низкого старта:
— Вася, как ты оказался в рядах «Молодой России»?
Очередное смирновское «тыканье» было демонстративно не замечено.
Василий, помедлив, ответил:
— Мне казалось, что вас в первую очередь интересует другой вопрос: почему я вступил в партию младороссов?
— Тебе так показалось потому, что ты ощущаешь меня реликтом, которому уже никогда, как у того же Тютчева, не освободиться «от чувства затаенной злости на обновляющийся мир, где новые садятся гости, за уготованный им пир». Если бы твое ощущение соответствовало действительности, тогда истерический вопрос: почему, ну почему же?! — был бы закономерен.
— Вы уверены, что знаете, почему я занялся политикой?
— Ага, — беспечно подтвердил Смирнов. — Отвечаю кратко: ты не придал значения двум словосочетаниям из тютчевской строфы: «обновляющийся мир» и «новые гости». Но «обновляющийся» — это процесс, хотя тебе, да и мне, он кажется если не затухающим, то, во всяком случае, вялотекущим. И ты — среди «новых гостей», которые помогут негостеприимным хозяевам зауготованного пира устроить этот пир по-настоящему.
Приунывший Константин влез с дерзкой репликой:
— Златоуст! Цицерон! Плевако!
— Коська, уши надеру! — пригрозил Смирнов.
— А теперь он сермяжным мужичком прикинется! — пообещал Василию не испугавшийся Константин.
Василий, не услышав его, сказал уважительно:
— Замысловато изложили, но, в общем, правильно. Вы понимаете, я впервые в нашей жизни встретил людей, молодых людей, без политических шор, людей, свободно и интересно мыслящих и, главное, желающих и умеющих работать. Если бы вы ознакомились с программой, которую разработали наши группы правоведов, социологов, экономистов…
— Я ознакомился с этой программой, Василий Федорович, и, как вы, полностью разделяю ее, — перебил Смирнов.
— Тогда поддержите нас! Это призыв не к вам, Александр Иванович, это призыв ко всем здравомыслящим людям нашей страны. Мы не жаждем власти, мы просто хотим работать для России. — Корнаков вдруг испугался высоких слов, смущенно улыбнулся. — Ишь ты, как меня занесло!
— Вот мы дуэтом и ответили — почему. Но меня по-прежнему больше всего занимает вопрос: как?
— Что — как? — удивился уже подзабывший начало разговора Василий.
— Как ты оказался в рядах «Молодой России»? — терпеливо повторил Смирнов.
— А, вы об этом… Прямо не знаю, с чего начать…
