— Тогда я начну, и начну с того, что буду спрашивать. Лады?
— Мне так даже удобнее.
— Когда вы решили уйти в политику?
— Вы, Александр Иванович, начали не с того вопроса, — торжествующе отыгрался Василий, а Смирнов молниеносно подтвердил, что прокололся.
— А с какого, по-твоему, надо было начинать?
— Когда ты, Корнаков, решил уйти из армии?
— Принято. Отвечай.
— Когда понял, что достиг потолка. Не своего потолка, свой я определяю на несколько порядков выше. Потолка, который мне генералы установили.
Василий, видимо, вспомнив этих генералов, замолк, гневно подрагивая ноздрями.
— Я тоже не любил генеральских игр, Василий, — тихо заговорил Смирнов. — Во время войны я спокойно терпел генералов, потому что знал: они догадываются, что без меня они — ничто. И под их бодрые приказы делал то, что считал нужным я. Я, а не они.
— Так поступал и я, Александр Иванович. Во время нынешней малой войны. Но сейчас я смог бы здесь делать то, что считаю нужным. Кровавый опыт, полученный мной, ясно определяет, какие необходимы в армии перемены. И я был готов принять участие в осуществлении этих перемен…
Ветеран перебил сочувственно:
— Но твоих генералов интересуют только одни перемены. Перемены в сторону увеличения количества больших звезд на погонах с золотыми зигзагами. Мы все это проходили, Вася. Что они тебе предложили? Вишкиль? Гороховец?
— Охрану Капустина Яра. Я тут же написал прошение об увольнении в запас.
— И почетно, и без перспектив. Знакомые фокусы. Прошение удовлетворили?
— Нет. Пока я в отпусках, которых накопилось до черта. А они думают.
— Ну а дальше?
— Совершенно случайно я встретил генерала Насонова, одного из тех немногих генералов, которых я уважаю.
— Совершенно случайно? — усомнился Смирнов. — А может, по их надобности? Для афишки? Смотрите, мол, среди нас, младороссов, и отважный Герой России.
— Нет, для такой афишки, я думаю, и одного Насонова достаточно. Просто они тщательно подбирают команду из профессионалов во всех областях. А я, скажу без хвастовства, в своем деле профессионал.
— Дело это — уничтожать так, чтобы не быть уничтоженным самому?
Обидеться бы на то, что тебя обозначили профессиональным убийцей. Но не обиделся Василий, естественно, считая и это дело частью своей профессии. Просто дополнил:
— Не только. Я умею из разношерстной толпы создать организованное общей целью товарищество, которое, понимая и смысл, и цель моих распоряжений, с полным доверием пойдет за мной.
— Немало. Но об этом знаешь лишь ты и твои однополчане. Как же об этом узнали младороссы?
— В какой-то мере Алексею, я имею в виду генерала Насонова, было кое-что известно о моих делах, а потом он свел меня с ребятами, под руководством которых я прошел… как бы получше сказать?.. курсы повышения квалификации. Вот тогда-то я и понял, какие они замечательные парни. И, наконец, было проведено со мной несколько анонимных тестирований.
— Анонимных? — слегка удивился Смирнов.
Василий весело посмеялся.
— Им казалось, что анонимных. Как только я услышал голос Ивана Гордеева в реальном звучании, сразу же понял, кто со мной беседовал в деформированной акустике. Я же такого наслышался в секретных переговорах и радиоперехватах!
— Все это, конечно, замечательно, Вася. Но ведь ты участвовал в тушинском спектакле, от которого, прости, пованивает циничным пиаром.
— Я старался поломать этот спектакль, — с мрачной неохотой ответил Корнаков. — И высказал организаторам все, что думаю по этому поводу. Но вы правы — стыдновато.
— Тебе стыдиться нечего. Ты-то и поломал всю их затею веселым кульбитом. Мне Жора все в подробностях рассказал.
— Какой еще Жора? — насторожился Василий.
— Мой дружок. Скоро я тебя с ним познакомлю. И не пучь в гневе глазки, не следил он за тобой, у него другие дела на этом вашем сейшене были.
— Постараюсь поверить, — холодно сказал Василий.
— Вот и прекрасно, — как ни в чем не бывало заметил Смирнов. — Но мы слегка отвлеклись. Ты можешь сказать, какие шаги предпримет ваша партия в ближайшее время? Если это не секрет, конечно.
— Какой может быть секрет? Завтра мы официально объявим о совещании представителей всех наших региональных организаций, которое откроется через три дня здесь, в Москве.
— Больших денег такое мероприятие стоит.
— Конечно. Но знаете, что удивительно, Александр Иванович, нас финансово активно поддерживает так называемый средний класс. Обычно представители среднего и малого бизнеса весьма прижимисты, а тут…
— Гостевым билетиком угостишь?
— Нет вопросов.
Смирнов выкарабкался из-за стола, привычно оперся о трость и объявил:
— Пора мне, братцы. Спасибо за угощение, за беседу.
— Александр Иванович, может, такси вызвать? — предложил Константин.
— Какое еще такси? — обиделся Смирнов. — Я на колесах.
— Так вы же выпивши! — удивился Василий.
— Да что мы тут выпили? К тому же я — почетный милиционер с красивой красной книжечкой. Если что — простят старичка.
Втроем вышли на площадку. В ожидании лифта Смирнов обнял Константина за плечи, заглянул в глаза:
— А ты молодцом, Константин, хорошо держишься и вопросов не задаешь.
— Все-таки задам, Александр Иванович. Ничего нового о Ксении?
Подошел лифт, и Смирнов шагнул в кабину. Обернулся и дежурно успокоил:
— Сынок, уж поверь мне: все будет тип-топ.
Вдвоем вернулись к столу. Василий, глядя, как Константин наливает себе стакан водки, так оценил прошедшую встречу:
— Могучий дедок. Теперь таких не производят.
— Получил бы ты от него за «дедка». Он не дедок, он — Дед, мудрый Дед. Извини, Вася, но мне надо выпить. — И Константин без задержки опростал стакан.
Дождавшись, когда он отдышится от принятой дозы, Василий осторожно спросил:
— Костя, а кто это — Ксения?
Константин тупо смотрел в тарелку, будто не слыша вопроса. Вдруг встрепенулся, поднял голову (непроизвольно дернулась щека) и ответил бойко:
— Вроде как приемная дочь Смирновых. — Помолчав, добавил: — И самая богатая невеста России.
— Твоя?
— Что — твоя? — не понял Константин.
— Она — твоя невеста?
— Не знаю, Вася. Ее похитили.
Глава 46
— Похищенная! Катриона! — пушечно раздалось в полной темноте. И вспыхнул свет. Ослепшая на миг Ксения вмиг и прозрела. В дверях ее камеры стоял Денис-Георгией с подносом в руках. Не стесняясь, она высвободилась из одеяла, в казенной пижаме уселась на краю дивана и тоскливо призналась:
